Бургундка посмотрела на Фуке, проверяя, понял ли он, и ответила за него по-французски:
— Нет, мадемуазель, я вам говорила, месье — друг семьи.
Старуха быстро убрала пакетик.
— Looking out of my window. I saw you coming out of the church this morning, — упрямо сказала она, — and a bit everywere these last few days.
— Она говорит, что заметила вас у церкви после службы и еще видела из окна, как вы вот уже несколько дней бродите тут вокруг.
— Она, должно быть, ошибается.
— You can speak directly to me.
— Можете обращаться прямо к мадемуазель, — перевела сиделка.
— Родители Мари попросили меня передать ей посылку. А вот письмо к ней, там сказано, кто я такой.
Виктория Дийон властно протянула руку, взяла конверт, медленно, с показным безразличием вскрыла его и вдруг отшвырнула прочь:
— Жоржетта! We have to go to the chemist, immediately.
— Она говорит, надо сейчас же идти в аптеку.
— В аптеку? — удивился Фуке. — Ей стало плохо?
— Нет. Она очень плохо видит и почти не различает букв, поэтому носит все свои письма к аптекарю, чтобы тот ей читал. Он медик, ему можно доверять!
— Это письмо не нужно никуда носить, — возразил Фуке. — Оно адресовано Мари, а не аптекарю.
Дальше пошла совершенно бессвязная беседа. Видимо, сиделка переводила невпопад и сбивала с толку Фуке. Ему казалось, что он бросает в стенку мячи, а они, вместо того чтобы вернуться к нему в руки, отскакивают и летят куда-то мимо. Получалась полная абракадабра, вроде того, что развод — большое несчастье, но прошлым летом стояла отличная погода. Наконец Фуке стало невмоготу, и он кое-как закруглил разговор.
— Я вас предупреждала, — сказала бургундка, провожая его к выходу.
— Она англичанка, что ли?
— Ничего подобного. Ну, может, совсем чуть-чуть, бабка у нее была англичанка, Хамерлес. Просто старуха блажит. Сразу не спохватились, а потом поздно стало.
В ранней юности, пришедшейся на конец прошлого века, Виктория Дийон, балованное дитя богатых буржуа, жила в роскоши и пользовалась всеми благами, которые давало такое положение. Родители-англоманы с малых лет возили ее в Англию, нанимали ей английских мисс, а позднее привечали молодых английских джентльменов. Но все впустую. Виктория не желала произносить ни единого английского слова, воротила нос от всех кавалеров, прельщенных ее холодной грацией, и никто не мог понять, что ею руководило: то ли детское упрямство, то ли наивный патриотизм, то ли просто каприз. В конце концов на нее махнули рукой, предоставив поступать, как ей вздумается, и вся история давно забылась. Прошло много лет, мадемуазель Дийон одряхлела, к ней пришлось приставить сиделку. И вот под конец жизни она снова, как в детстве, очутилась под бдительной опекой няньки в белом халате, которая находилась при ней неотлучно, однако на этот раз родственники предпочли бургундку с прекрасными рекомендациями.
— И тут у нее что-то сдвинулось в мозгах. Она начала говорить по-английски, дальше — больше, от французского совсем отказалась. Пришлось и мне взяться за английский, чтобы с ней объясняться. Но эту тарабарщину не скоро осилишь! Я уж себя уговариваю, что это может мне пригодиться с каким-нибудь другим больным, но все равно зло берет. И откуда у такой воспитанной дамы столько вредности?!
Не во вредности дело, все гораздо сложнее: тут и тоска по детству, которая проснулась в старой барышне с появлением последней в ее жизни гувернантки, и сожаление об упущенных возможностях, и лихорадочное желание успеть найти хоть какое-то применение нерастраченным сокровищам, скопившимся за долгие годы.
Фуке вышел из пансиона, возвращаться в «Стеллу» было неохота, и он побрел дальше, к террасе над морем. Ему не хотелось расставаться с деревьями, он вдруг словно понял язык исполинских дубов, мускулистых буков, которые знали и Хамерлесов, и Мари; его ударило током вечности. Налево уходили аллеи Персиньи, ведущие в городской парк, больше похожий на высокоствольный лес, только разрезанный на симметричные секторы и иссеченный узкими зелеными просеками. По вечерам в парке колобродили влюбленные парочки, налетая друг на друга, как шарики в барабане лотереи. Да и при свете дня шалый дух не выветривался окончательно. Там и тут медленно прохаживались гуляющие, явно подыскивая укромные уголки. Фуке опустился на скамейку. Он мог бы представить себя где угодно, если б само небо, что раскинулось над колышущимся древесным сводом, не было пропитано морем.
Разобраться в своих мыслях и чувствах он не успел — помешали внезапно возникшие в поле зрения серебряные босоножки, которые он тотчас узнал. Он поднял глаза — прямо на него шла одна из двух давешних девушек, не красотка, а другая; ничто не изменилось в ней с утра, как будто она нырнула в поток времени и вынырнула несколько часов спустя. Поравнявшись с Фуке, она стрельнула в него лукавым взглядом и резко ускорила шаг; смешливая мордашка, но хорошенькой не назовешь, успел он заметить. Однако тревожная сигнализация в крови сработала. Фуке снова воспрянул, снова взыграл в нем хищный инстинкт.
Видно, шустрая дурнушка играла при красотке ту же роль, что рыба-лоцман при ките, предваряя ее повсюду и оттеняя своей резвостью ее спокойствие, своей игривостью — ее сдержанность, своей бойкостью — ее безмятежность. Можно бы назвать ее наперсницей, но вряд ли ей много рассказывают, похоже, подруги предпочитают словам действия; дурнушку высылают вперед, она служит радаром и прикрытием, разведчиком и охранником. И безошибочный инстинкт говорит Фуке: раз прошмыгнула эта фитюлька, значит, близко крупная добыча.
В самом деле, не прошло и минуты, как показалась красотка. Сердце в груди Фуке забилось сильнее. Отличная особь. Так близко он эту девушку еще не видел. Какое неприступное величие в лице и повадке, лишь изредка, когда она поворачивается к дурнушке, нет-нет да и пробьется теплая искорка. Девушки пошли по кругу, обходя небольшой пруд; во время этой показательной пробежки Фуке успел, как говорят лошадники, оценить породу, класс и стати. Сам он вставать со скамейки не собирался, чтобы не терять выигрышной позиции: они к нему подошли, значит, и нескромные авансы делают они. Подружки снова продефилировали мимо, не выказывая ни малейшего интереса к Фуке, даже бровью не повели, не споткнулись, не запнулись и, оживленно болтая, направились к аллеям. Фуке тоже изображал полное безразличие. По его расчетам, они должны были оглянуться, перед тем как скрыться из виду. Нет? Как бы рыбка не сорвалась! Теперь нельзя терять ни минуты. Ни в коем случае не пускаться вслед за ними — он перехватит их гораздо дальше внизу, как бы случайно окажется у них на пути. Он уже хорошо знал Тигревиль и быстро сообразил: самый удачный пункт — перекресток улиц Гренетьер и Де-Бэн. И так прытко припустил наперерез сопливым девчонкам, что самому стало смешно и неловко — хорош отец семейства!
До места засады он успел добежать в последний момент — серебряные босоножки спустились уже почти к самому перекрестку. Фуке повернулся к почтовому ящику и, держа в руке письмо ОʼНила, сделал вид, что внимательно изучает часы выемки почты — не придерешься! Чтобы ловушка сработала, все должно выглядеть совершенно естественно. В большом городе, например в Париже, где невозможно топографически точно просчитать маршрут и построить тактику на верных ориентирах, поскольку все постоянно меняется, сейчас в самый раз было бы заговорить с предметом; здесь же достаточно появиться в определенном месте, и это говорит само за себя, встреча-западня значительнее свидания и для того, кто ее устроил, и для того, кто попался.
Фуке спиной чувствовал, что на него внимательно смотрят. Девушки уже близко, в нескольких метрах от него, чуть замешкались у перекрестка, боясь ненароком запутать преследователя. Ага, теперь он должен притвориться, будто идет себе дальше, куда глаза глядят. На самом деле — туда, куда угодно им. Потом, позже, настанет и его черед увлекать их за собой, согласно этикету уличного флирта. Убедившись, что погоня возобновилась, подруги свернули на улицу Фюдисьер и вышли на бульвар Аристида Шани, к казино.
Чинно прошлись вдоль парапета, а затем вдруг разулись, сбежали босиком к самому морю и зашагали, под ручку, по берегу. Вокруг никого, поэтому мишень хорошо видна, но и недоступна. Какой-нибудь неотесанный олух тупо поперся бы за ними, не додумавшись, что в любой момент они могут развернуться и перейти в лобовую атаку, ему же придется одно из двух: шпарить дальше впустую или выдать себя. Но Фуке так просто не возьмешь, на голый песок не выманишь. Сменив преследование противника на позиционную войну, он засел на террасе «Зеленого луча», маленького бара в здании казино, как будто только затем так долго петлял по городу и окрестностям, чтобы пропустить тут стаканчик и полюбоваться морским пейзажем. До сих пор он не допустил ни одной промашки: игра вполне откровенная, но поймать не на чем, все получается как бы само собой. Полунамеки и увертки, одни намерения вместо действий, одни догадки вместо смысла — тут он как рыба в воде. С его места виден весь берег, и он не пропустит девушек, когда они пойдут обратно, украдкой и не без тревоги озираясь, — приятное предвкушение!
