— Со мной он в безопасности.
— Нет! Он может свалиться. Лошадь может сбросить его или понести.
Лукас помрачнел еще больше.
— Перестаньте нянчиться с мальчиком, Рейчел.
Она не поверила своим ушам. Что он знает о детях? Что он знает о Коди?
— Не смейте указывать мне, как воспитывать моего сына.
Что-то вспыхнуло в его глазах, прежде чем он снял Коди с лошади и осторожно поставил на землю. Нижняя губа ее сына дрожала, а в глазах блестели слезы. Мальчик не смотрел на мать.
— Ему ничто не грозило, — сказал Лукас тихим, но рассерженным тоном.
— Вы не понимаете, — парировала Рейчел, прижав сына к себе.
Коди вырвался и насупился.
— Ничего бы со мной не случилось, мам.
— Ты не можешь знать.
— Лукас еще до школы умел ездить верхом.
Именно воинственность в глазах сына вывела ее из себя. Коди редко спорил или не соглашался с ней.
— Ты не Лукас. У него все было по-другому. А сейчас иди в дом и вымой руки.
Она заметила, что подбородок Коди дрожит, но плечи остались расправленными, а спина — прямой и жесткой. Что-то в том, как он держался, напомнило ей Лукаса. Такое поведение разозлило Рейчел еще больше.
Когда она обернулась, Лукас вел коня к сараю, шагая широко и уверенно. Как красивое и сильное животное. Которое не знает, как воспитывать детей.
Ее гнев вышел из берегов. Лукаса надо поставить на место и дать понять, что не ему принимать решения, касающиеся ее сына.
Лукас жалел, что советовал Рейчел не нянчиться с Коди. Что он знает о воспитании? Его собственный ребенок умер, не успев сделать первый вдох. Ему не понять, что значит отвечать за жизнь маленького человечка. Дебра украла у него отцовство. Его отец жил с ними недостаточно долго, чтобы стать примером для сына, а к тому времени, когда мама вышла замуж за Чарли Петерсона, Лукас уже был подростком. Хотел бы он взять свои слова обратно. Он не только разозлил Рейчел, но и обидел, чего уж совсем не желал.
— Мистер Каллахан.
Он поднял глаза от седла, которое чинил, и увидел Рейчел, влетевшую в сарай.
— Послушайте, я…
— Нет, сначала вы послушайте, — перебила она его, гневно сверкнув глазами. — Вы не должны были сажать Коди на лошадь.
— Я подумал…
— Нет, вы не подумали, совсем не подумали.
— Знаю. Я…
Она уперла руки в бока.
— Вы ничего не знаете о воспитании детей. Вам не пришло в голову, что бы случилось, если бы Коди упал? Он мог сломать себе что-нибудь. Руки, ноги, шею. Вы безответственный, вы… — Ее лицо ярко вспыхнуло, и она замолчала. Закрыла глаза, сделала глубокий вдох.
Лукас не мог вспомнить, когда еще чувствовал себя столь виноватым. Рейчел устроила ему выволочку. Он не подумал. Ни о Коди, ни о том, что могло произойти. Он знал лишь, что в его возрасте уже объезжал ранчо верхом вместе с отцом. Но ведь он вырос здесь и ездит на лошади чуть ли не с пеленок. А Коди — мальчик городской. Она абсолютно права. Из него бы вышел никудышный отец. Он не знает, не умеет, не понимает…
— Простите, Лукас, — вздохнула вдруг Рейчел.
У Лукаса чуть не подкосились ноги.
— Не вам нужно извиняться, а мне. Вы правы. Я ничего не знаю о детях, — глухо пробасил он.
Она покачала головой.
— Нет, я чересчур опекаю его. Вы правы. С моей стороны несправедливо ругать вас. Вы никогда не были отцом.
Лукас хотел сказать, что почти стал им, но не смог. Он никому не говорил, что чувствовал, когда Дебра потеряла ребенка. И уж тем более не станет ничего рассказывать женщине, которая через несколько дней уедет. Женщине, которую он не хочет видеть уезжающей. Женщине, о которой старается не мечтать. И тем не менее постоянно мечтает.
Она посмотрела на него, и он чуть не бухнулся на колени, когда увидел, что в глазах у нее стоят слезы.
— Он мой ребенок, Лукас. Он все, что у меня есть. Если с ним что-то случится…
Лукас прежде не замечал ранимости Рейчел. С того момента, как она въехала во двор ранчо, он наблюдал многие стороны ее характера: силу, решительность, страх, доброту, веселость, но никогда не думал, что она может быть столь ранимой. Хотелось заключить ее в объятия, дать понять, что он рядом, он поможет. Но тогда его уже не остановить. Он столько дней мечтает поцеловать ее. Узнать, так же сладки на вкус ее губы, как запах, который преследует его днем и ночью.
Мягкий голос Рейчел вернул его к реальности.
— Вы простите меня, Лукас? Вы были так добры ко мне. Не знаю, что бы я без вас делала.
С мучительным стоном Лукас схватил ее и притянул к себе. С жадностью голодающего он впился в ее губы. Рейчел застыла, упершись ладонями в его грудь. Он ожидал, что она оттолкнет его, но почувствовал, что она, наоборот, расслабилась. Ее руки скользнули вверх и обхватили его шею, а сама она прижалась к Лукасу. Он сжимал ее в объятиях, пока язык трогал, пробовал сладкие губы. Ее рот приоткрылся, и его язык погрузился внутрь, исследуя манящие глубины. Запах персиков захватил его. Он опустил руки ниже, приподнимая Рейчел, прижимая еще крепче к своему отвердевшему телу. Ее пальцы запутались в его волосах. Настойчивый голос где-то в глубине сознания твердил, что Лукас совершает фатальную ошибку, но он не мог остановиться.
Рейчел, должно быть, услышала тот же голос, потому что оторвалась от его рта. Неровное, частое дыхание вырывалось сквозь приоткрытые губы, вспухшие от поцелуя.
Лукас уронил руки, едва заглянул в ее глаза. Испуг, явный и неподдельный, светился в них.
Он не успел ничего подумать, как она развернулась и выбежала, исчезнув в солнечных лучах.
Только тут до него в полной мере дошло, что он натворил. Со стоном он привалился к ближайшему столбу.
Рейчел никогда не простит его. Черт, он сам себя никогда не простит.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Рейчел не помнила, как очутилась в доме. Если б дело заключалось только в горящих щеках, это еще полбеды. Но от поцелуя Лукаса каждая клеточка ее тела вспыхнула жарким пламенем. И ведь она ответила на него. Больше того, она его хотела. Хотела страстно, отчаянно.
Она прикрыла за собой дверь и сняла куртку.
— Что такое, Коди? — Мысли метались в голове, словно табун диких лошадей, поднимая пыль забытых эмоций.
Мальчик стоял потупившись.
— Я вымыл руки.
Его расстроенный вид заставил Рейчел опуститься перед ним на колени.
— Ах, Коди, прости меня, — проговорила она, ласково обнимая сына. Слезы жгли ей глаза, но она сдержала их. — Я была несправедлива к тебе. Я боялась, что ты свалишься и покалечишься. Конь такой огромный, а ты…
— Мне уже шесть лет, мам, — последовал приглушенный ответ.
