26 июля
Мама сказала, что у меня есть два будних дня на общение с Женей, а на выходные у нас запланированы покупки к школе (чтобы в конце августа не бегать с выпученными глазами) и отъезд на дачу.
Как только родители ушли на работу, я отправилась к Жене.
Подружка только что вернулась из Египта – нос у нее облупился, русые волосы выгорели белыми полосами. Но улыбка осталась прежней! Весь день мы, закусывая пирожками ее бабушки, болтали о мальчишках, отдыхе и опять о мальчишках. Я рассказывала ей про противную Лизку, про то, как она скрипуче смеется. Жене, оказывается, повезло не больше. В Египте с ней в одном номере жила племянница, которая смеялась, как болотная лягушка, визгливо и пронзительно – «кха-кха-кха».
Мы с Женькой так хохотали над смехом Лизы и квакающей племянницы, что даже напугали бабушку.
– Хватит грохотать, как извергающий лаву Везувий, вы мне своим шумом Шумана заглушаете! – грозно пресекла наше веселье бабушка и удалилась под фортепьянную какофонию.
Мы отправились гулять в сквер. Июльские вечера в Москве душные, воздух как будто становится тяжелым и плотным, от чего его трудно вдыхать. Но мы болтали, как заведенные, пока не позвонила мама и не загнала меня домой.
Вошла в коридор и с ужасом увидела собственный шедевр, запихнутый в дешевую икеевскую рамочку и повешенный над обувницей! Интересно, что бы сделал Шагал, узрев такое неуважение к своему таланту?
– Мама! Что это? – с дрожью в голосе спросила я.
– Твоя бабочка, – гордясь своим дизайнерским безвкусием, сообщила мама. – Я решила, что этот рисунок достаточно мил, его вполне можно повесить на стену. И тебя хотела порадовать!
«Достаточно мил»? «Порадовать»? Нет предела родительской жестокости! Как же трудно гению расти в семье, где искусство запросто смешивают с грязными ботинками…
27 июля
Утром мне позвонила Женька.
– Твои родители уже смотались на работу? – деловито спросила она. И, получив положительный ответ, таинственно продолжила: – Через полчаса буду у тебя. Я бы к себе позвала, но здесь от бабушки не спрятаться, не скрыться… а тут такое дело… В общем, жди!
Не успев ничего толком выспросить, я покорно уселась ждать.
Ровно через тридцать минут раздался звонок в дверь, и на пороге возникла Женька с черным пакетом и заговорщическим видом.
– Солнцева, готовь зеркало и зашторивай окна – сейчас мы будем гадать! – сообщила Женька, доставая из пакета стеариновые свечи.
– Как гадать? Ты что, в своем Египте на солнце перегрелась? – Я в недоумении воззрилась на подругу. – Жека, да будет тебе известно, еще Прометей гордился тем, что смертных от предвидения избавил!
– Оставь своего Прометея в покое и хватит умничать. Лучше давай посмотрим, кто твой суженый! Ты вот в июне на даче прохлаждалась, а я в лагере была. Мы там с девчонками такого насмотрелись! Вот, гляди. Зажигаем свечи, ставим их возле зеркала, толкаем слоганы: «Суженый-ряженый, приди ко мне ужинать!» – и ждем. У меня какой-то блондин промелькнул в зеркале, честное слово! Смесь Никиты Малинина с Димой Биланом.
– Суженый, да еще и ряженый? Какие-то похороны дистрофика! А Билан вовсе не блондин.
– Вечно ты, Сонька, придираешься! – обиженно фыркнула Женя.
Пришлось зажечь свечи и засесть в темной ванной комнате перед «мойдодыром»: другие зеркала были признаны Женькой неподходящими или комнаты недостаточно темными.
И вот сидим мы, глазами – луп-луп в это зеркало. Женька речевки толкает, я тихонько хихикаю в кулачок, но бдительности не теряю. Что скрывать – любопытно до чертиков!
И вдруг будто действительно что-то колыхнулось на зеркальной глади, будто заглянул в него кто-то. Я даже вздрогнула от неожиданности, а Женька только мою руку сжала и тоненько запищала: «И-и-и».
Образ пропал так же стремительно, как и появился. Я и разглядеть толком не успела, на кого он был похож. То ли на Пашку, то ли на Игорька… А между ними – уйма вариантов. В общем, разговоров нам с Женькой хватило до вечера.
Мы сидели на бортике ванны и размышляли, кто же заглянул к нам на огонек, а где-то далеко над нами тихо посмеивался Прометей.
28 июля
Поспорила с папой из-за того, какой канал по телевизору смотреть. Папа хотел «Спорт», а я – «Культуру».
– В здоровом теле – здоровый дух! – выхватил пульт папа.
– Здоровому духу – здоровое тело! – парировала я вычитанной в какой-то религиозной брошюре фразой.
– Нигилистка! – сдался отец.
Пошла спрашивать у мамы, что такое «нигилистка». Перед папой неудобно было сверкать слабоумием.
– Нигилисты режут лягушек и не верят в людей и Бога, – развешивая белье, протараторила мама.
Я опять ничего не поняла. Меня от вида живых лягушек мутит, что говорить о вспоротых? Неужели папа настолько плохо знает свою дочь, раз возомнил меня нигилисткой? Тем более непонятно, какое отношение лягушки имеют к моему отказу от спортивного образа жизни?
Когда я и думать забыла о нигилизме, пришла мама и дала мне книжку Тургенева «Отцы и дети».
– Держи, нигилистка! – потрепала она меня по волосам. – А сейчас собирайся, пойдем «шопиться».
Думаю, дедушка был бы недоволен тем, что его дочь так бессовестно использует заимствования из иностранной лексики в общении со мной.
Весь день мы с мамой болтались по магазинам. Покупали мне новую школьную сумку, ручки, тетради, физкультурную форму, сменную обувь…
Что ж, я оценила, насколько приятнее видеть во сне пьющую абсент Данаю, чем вешалки, прилавки и обувные коробки.
29 июля
Открыла старенький томик Тургенева, пошуршала желтыми страницами и только хотела начать читать «Отцов и детей», как на меня напал чих. Я чихала и чихала, казалось, челюсть вот-вот выскочит изо рта. Пришел папа, запихнул Тургенева обратно в книжный стеллаж и сказал:
– Сонька, девушке умной быть необязательно, пойдем лучше свежим воздухом подышим. – И он схватил меня за руку. – Хочу видеть дочь веселой и румяной!
Потом мы до одури кидали друг другу в сквере летающую тарелку. Было очень весело. Наверное, дух нигилизма во мне еще недостаточно окреп.
Сборы на дачу прошли в атмосфере дружелюбия и взаимопонимания.
Мама строго сказала:
– Чтобы к ужину ты была готова! Все понятно?
Я, собрав в кулак все дружелюбие, ответила:
– Понятно!
На ужин мама потушила мясо. Получилось у нее типа – ребята, тушите свет! Когда я жевала резиновое азу, мне было жалко корову и свои зубы.
После еды мама осталась дома мыть посуду, а папа повез меня на дачу.
30 июля
Бабушка с дедом встретили меня, как встречают сыновей из армии – словно два года не видели, а не какой-нибудь месяц.