— Ну, сегодня он нас без обеда не отпустит.
— Не он, а миссис Костеллоу. Но мне что-то не хочется есть за его столом, под его взглядом кусок в горле застрянет.
Мы вышли во двор. Жеребенок был привязан к вделанному в стене кольцу длинной вожжой, принадлежавшей, должно быть, самому хозяину. Он стоял чуть ли не на пороге кухни и, прядая ушами, с любопытством прислушивался к голосам, доносившимся изнутри. Солнечные лучи играли на его лощеной спинке. Пэт подошел к жеребенку и отвязал. Голоса на кухне, умолкли.
— Я поведу его к Корни, — сказал Пэт.
— Веди, — отозвался его отец, — мы тоже сейчас идем туда.
Он вышел во двор, и в ту же секунду рядом с ним вырос сам старый Стефен; крепко сжав губы, он наблюдал, как мы уводили с его двора так полюбившегося ему жеребенка. Из-за его спины нам вслед махали Барбара и ее мать с сияющими лицами. Подойдя к воротам, мы услыхали громкий голос Стефена:
— Берегите его!
Он опять плотно сжал губы и отвернулся, но мы успели заметить в его глазах боль: так ему не хотелось расставаться с красавцем жеребенком.
Когда мы закрыли за собой ворота, Пэт сказал:
— Все идет как надо, Дэнни. Даже лучше, чем я ожидал. Ну и лицо было у старика, потеха!
— А он сдержит свое слово? — спросил я.
Мне редко приходилось бывать на Росморе — у нас с отцом всегда было дел по горло, — и я плохо знал старика Костеллоу. Конроев же было много, у них на Росморе жили родственники, так что они всегда могли найти и предлог и время для поездки на Росмор.
— Стефен — хозяин своего слова, — сказал Пэт. — Но он считает, что раз его слово крепко, то во всем остальном он может быть подонком.
Дом Корни О’Ши находился в четверти мили от лавки Костеллоу. Когда мы подошли к нему, был уже первый час пополудни. Из полураскрытой двери неслись аппетитные запахи. Мы заглянули внутрь: миссис О’Ши склонилась над очагом, снимая щипцами крышку с огромной кастрюли, доверху полной картошки. Услыхав шаги, она обернулась. Лицо у нее было такое же красное, как юбка. С щипцами в руках она поспешила к двери, чтобы впустить нас.
— Это ты, Пэтчин? — сказала она. — Да тут и Дэнни! Входите, входите, милости просим. Отведи, Пэт, своего конька во двор. Там Корни уже приготовил для него подстилку. — Она рассмеялась: — Мы уже тут наслышаны о вашем приезде. А ты, Дэнни, останься со мной, расскажешь, как вы поладили со старым Стефеном.
Я вошел, сел на лавку и рассказал, как мы ехали сюда, как полюбился старику Костеллоу наш жеребенок. Миссис О’Ши заметила, что об этом уже говорит весь Росмор.
— Ишь вы какие умные на Инишроне! На все руки! Такого жеребенка вырастить! А мы ведь и не знали, что у вас есть такие кони.
Я на это ничего не ответил, и опять мне подумалось: когда же догадаются, что этот жеребенок родился не на нашем острове?
Сняв с огня кастрюлю, я высыпал горячую картошку в плетенную из ивовых прутьев плоскую корзинку. Миссис О’Ши принесла огромную сковороду, полную золотистой капусты, в середине которой шипел большущий кусок сала. Она переложила все это на блюдо, мы вместе выдвинули на середину кухни стол, и миссис О’Ши стала накрывать: принесла солонку, положила вилки, ножи; а я пошел звать Корни с Пэтом.
— А где Бартли с Джоном? — спросил Корни, входя в кухню.
— Сию минуту явятся, — ответила его жена. — Ты разве забыл, они с ложкой во рту родились.
И точно, только мы сели за стол, пришли Бартли с Джоном. Корни О’Ши был гораздо старше отца Пэта, но, несмотря на это, они были большие друзья. Все сыновья Корни давно уехали в Америку: у него было очень мало земли и сыновья не могли на ней прокормиться. После того как уехал самый младший, Бартли стал помогать брату: косил сено, убирал хлеб, копал картошку. Корни не таил на детей обиды. Но он был человеком общительным, любил гостей, и я видел, как ему приятно угощать за своим столом такую большую компанию.
Разговор за столом шел о жеребенке.
— Так, значит, свадьба через шесть недель, — сказал Корни. — Это хорошо. Травка сейчас в лугах свежая, молодая, самое время выгонять.
— Стефен сказал, что пришлет вам мешок овса, — улыбнулся Джон.
— Мешок овса? — переспросил с довольным видом Корни. — Ну, видно, на этот раз его по-настоящему забрало! Честное слово, не думал дожить до того дня, когда Стефен решится даром отдать кому-нибудь мешок овса.
— Он уже считает жеребенка своим, — заметила миссис О’Ши. — А завтра он пожелает, чтобы ты, Джон, переехал на Росмор. Стал ему даровым помощником. Чего уж лучше!
— Этого ему не дождаться.
Глава 8. Мы отправляемся в плавание на незнакомой шхуне
После обеда Корни О’Ши проводил нас на пристань. Хотя наша поездка оказалась такой удачной, мы рвались домой, хотелось скорее очутиться среди друзей, чтобы не следить за каждым своим словом, за каждым движением. На пристани было несколько росморцев; они охотно помогли нам отчалить, но с непривычки мы никак не могли, по крайней мере я, относиться к ним с открытым сердцем. Один только Корни из тех, кто стоял на берегу и махал нам вслед, никогда не причинял нам никакого зла. И не только потому, что он был двоюродный брат Бартли Конроя, — такой уж он был добрый человек. Другие — кто за торф драл с нас втридорога, а за картофель или овцу платил гроши; кто ловил рыбу в местах, принадлежащих, по обычаю отцов, инишронцам. Все это как будто мелочи, но они показывают, что мы всегда были для них чужаками. Они и не думали уважать наши интересы, как полагается добрым соседям.
Глядя на уменьшавшиеся фигурки на берегу, Бартли сказал:
— Да, недобрые чувства так скоро не проходят. Дома наши ни за что не поверят, что все так обернулось.
Обратно мы шли против ветра и подвигались теперь гораздо медленнее. Пока не штормило, но к вечеру погода обещала разгуляться. Чудилось, морское дно ходуном ходит — верный признак надвигающейся бури. Море было мрачное, свинцовое, воду рябил порывистый, но еще робкий ветер. С каждой минутой аспидно-синее небо опускалось все ниже. Я сидел на носу рядышком с Пэтом и глядел на далекие белые буруны Лошадиного острова.
— Хорошо, что мы сейчас не там, — тихо сказал я. — При таком волнении нам бы оттуда не выбраться.
— Море успокоится, поплывем туда за вороной лошадкой, — отозвался Пэт.
Пэт жадно глядел на наш остров; он бы все на свете отдал, чтобы сейчас, сию минуту очутиться там, в уединенной долине, и пусть разыграется хоть девятибалльный шторм. Помолчав немного, Пэт продолжал:
— Как можно было подумать, что всему этому табуну хватит пропитания зимой на таком маленьком острове! Ведь овса там не сеют, сена не косят. Вот уж правда безмозглые мы дураки! Просто чудо, что и вороные-то выжили. Ведь они уже там столько лет одни, без людей.
— Никакого чуда нет. Вон мустанги в Америке прекрасно без людей обходятся. Помнишь, дядюшка Дерри Фолана писал о них оттуда. Живут круглый год на воле в прериях. К весне, конечно, тощают. Зато летом отъедаются на тучных пастбищах.
— Помню, — ответил Пэт. — Там, наверное, в горах есть большие пещеры. Где-то ведь надо прятаться от ненастья. Дикие лошади очень умные животные. А знаешь, те другие лошадки, не вороные, показались мне какими-то туповатыми.
— Но вид у них отменный. Не хромые, не истощенные, кости не выпирают. Ясное дело, если уж красть, так то, что получше.
С того момента, как я вспомнил про отпечатки подков на острове, мы с Пэтом не сомневались: в этой истории участвует чья-то злая воля. Нам было это особенно досадно — как будто кто-то взял и оплевал нашу мечту.
— Мы должны вывезти оттуда всех краденых лошадей, — решительно сказал Пэт. — По одной на вашем паруснике. Переправим всех на Голлем-хед. Ищи тогда ветра в поле. Вот работу зададим вору!
— Если на вашем паруснике, то можно перевозить сразу по две, а то и по три. Чем меньше поездок, тем лучше.
— Но нам с тобой вдвоем вряд ли справиться. И парусом управлять и за лошадьми смотреть не так-то просто.
Пэт с сомнением оглядел парусник и остановил взгляд на отце с Джоном, которые беседовали между собой так же увлеченно, как и мы с Пэтом. Подвинувшись ко мне поближе, чтобы никто не услышал, Пэт сказал:
— С нами ведь еще поплывет моя бабка. А от нее какая помощь? Хорошо, если мешаться не будет.
— По-моему, она могла бы смотреть за лошадьми, успокаивать их, — сказал я.
— Может быть, и могла бы. Но мне кажется, что лошади от нее скорее разволнуются, чем успокоятся. Но ясно одно: если до отца дойдут наши планы, все пропало. Он ни за какие блага не отпустит ее с нами. И нам одним не позволит ехать. Если бы не бабушка, я бы позвал с нами отца с Джоном. И мы за день бы управились.
В одном ли от Инишрона волнение заметно убавилось. У рифа мы заглянули в ловушки, расставленные на омаров. В них негодующе шевелились круглые черные чудовища.
