Ты всхлипываешь, я тебя утешаю, этим неожиданным вторжением вынужденный снизойти до похлопывания по плечу и банальных замечаний. Оглядываюсь в сухом тумане удушливой пыли, которым нас окутал полет снаряда; из дыры в потолке брызжет засушливый мусорный дождь. Я успокаиваюсь, улыбаюсь и отхожу от тебя, закрывая нос платком и отмахиваясь от белых туч, обследовать уничтоженный угол своей комнаты. Наверху дыра, сквозь круговерть пыли сочится солнечный свет. Верхняя часть стены снесена громадным полукругом, точно откушена великаном, и видна темень соседней комнаты. Кажется, старая кладовая, доверху забитая мебелью, если я правильно помню. За ней — главные гостевые апартаменты, которые лейтенант реквизировала в собственное пользование.
Я карабкаюсь на изящный гардероб — он избежал повреждений: снаряд пролетел в ладони от него — и перегибаюсь через стену из камней и булыжников. Потянувшись и проникнув внутрь, за вековое потемневшее истерзанное дерево, улавливаю необычный химический запах; аромат из детства, что всегда был связан с одеждой, приемами и прятками. Замечаю металлический отблеск, протягиваю руку. Нафталиновые шарики; так пахнет нафталин, вдруг понимаю я.
Пальцы смыкаются на плечиках. Я снимаю их с вешалки в пробитом платяном шкафу, что стоит в сумеречной комнате, потом бросаю и слезаю с гардероба. Другая дыра у меня под ногами сквозь мозаику, доски, дранку и штукатурку ведет в пыльную столовую. Из дыры доносятся крики и топот бегущих ног.
Я подхожу к окнам и распахиваю их в день — шторы у меня за спиной опущены. Снаружи царит странный покой — обычный новый день с туманом и низким водянистым солнцем. В лесу поют птицы.
— Ты что делаешь? — стонешь ты с кровати. — Мне холодно!
Я высовываюсь из окна, гляжу в небо — думая в этот момент, что нас могли бомбить, а не обстреливать, — потом на холмы и равнину.
— Я думаю, если нас будут бомбить, безопаснее открыть окна, — объясняю я. — Желающим рекомендуется залезть под кровать.
Я ищу одежду, но она лежала на стуле, почти на пути нашего маленького гостя; на полу возле дыры я нахожу только щепки и пару пуговиц с пиджака. Заворачиваюсь в простыню, вытряхиваю пыль из башмаков, обуваюсь, потом замечаю себя в зеркале и снова сбрасываю башмаки. Спускаюсь к остальным, намереваясь следовать нисходящей траектории снаряда.
Этажом ниже, в Длинном Зале люди лейтенанта носятся, хватаясь за оружие и штаны. Услышав снаружи тупеющий вопль, все пригибаются или подскакивают. Затем следует столь же двусмысленный грохот — звук, за восприятие которого не хотят отвечать ни уши, ни ступни, — и вывод о нем мозг делает сам по себе. Мы встаем, и я иду дальше.
В столовой, чьи щедрые глубины увеличены наполнившей их пылью, двое солдат машут руками над дырой в полу, ведущей вниз, в кухню или погреб. С пробитой крыши сыплется пудра какого-то сора. Рядом из дыры в потолке свисает, раскачиваясь, тонкая труба; из нее бьет горячая вода, плещет на стол и на ковер в центре, пар вступает в единоборство с пыльными спиралями. Шторы, прищемленные упавшим фризом, растянулись на полу, впустив день, что высвечивает пыль и пар. На секунду я останавливаюсь, против воли восхищенный этим невероятным хаосом.
Едва мы с двумя солдатами подходим к дыре, снаружи с небес вырывается колоссальный неистовый скрежет и вплетенный в него предсмертный нечеловеческий вой; солдаты кидаются на пол, с грохотом подняв еще больше пыли. Я стою, глядя на них. На этот раз следует взрыв; звук лопается вдалеке, сотрясает доски под ногами и дребезжит окнами, будто ураганный шквал. Люди лейтенанта с трудом поднимаются, а я бегу к окну. Выглянув наружу, не вижу ничего — одни лишь мирные небеса.
Я заглядываю в дыру, возле которой теперь на коленях стоят солдаты, потом направляюсь в коридор, на цыпочках обходя мелкую лужу теплой воды.
— Уже призрак? — произносит голос лейтенанта. Я оборачиваюсь и вижу ее: высокие сапоги шагают через две ступеньки, она всклокочена, натягивает китель, заправляет толстую зеленую гимнастерку в штаны, на боку — пистолет в кобуре. У нее усталый вид, будто она только что вынырнула из самых глубин сна, и все же она совершенна, точно весь этот беспорядок требовался лишь для того, чтобы выпарить лишнюю воду из ее души, оставив более высокую концентрацию.
— Мистер Рез! — кричит она своему заместителю, только что появившемуся в конце Длинного Зала. — Одноколейка в карауле? Пошли туда еще Умеретьбы и Мака; может, они найдут, откуда это все валится. Скажи, чтоб не высовывались и вниз смотрели тоже — может, это прикрытие. И найди по рации Призрака; может, он от сторожки что-нибудь разглядит. — Она высовывает голову за дверь в столовую. — Дубль! — зовет она. — Заделай протечку; возьми кого-нибудь из слуг, пусть покажут, где тут запорные краны. — Она отмахивается от пыли, чихает и на долю секунды кажется девчонкой — мягкая, но суровая фигура в этом случайном тумане, который вытрясли из мощи замка.
— О, сэр! — Роланс, молодой слуга, неловкий упитанный юноша с одутловатым лицом, бежит ко мне, пытаясь втиснуться в куртку. — Сэр, что?..
— Ты сойдешь, — говорит лейтенант, хватая парня за руку. Она подталкивает его к солдату, вышедшему из столовой. — Вот, Дубль; идите, займитесь водопроводом.
Тот, кого она называет Дублем, хмыкает. Роланс оглядывается на меня; я киваю. Они вдвоем отправляются по коридору, побелевшие лица — точно кокарды в утреннем полумраке. Сухой дым — камень и штукатурка, что вихрятся вокруг них, передавая нам всем, движущимся и дышащим в этой сплошной поверхности, — заразу оскорбленного потрясения замка, всех нас делая полупризраками, и я в своей бесцветной форме лукаво архетипичен.
Лейтенант оборачивается к человеку в каске и с ружьем, который хромает мимо, одной рукой упирается ему в грудь, мягко останавливая. Он испуган; пот покрывает все его лицо, кроме длинного рваного шрама. Это старший из тех, с кем я вчера беседовал.
— Жертва, — говорит она мягко (и приходится признать, что по крайней мере имя у него удачное). — Ну же, тише. Отведи раненых вниз, в подвал восточного крыла, хорошо?
Он сглатывает, кивает и хромает дальше. Я смотрю ему вслед.
— Не уверен, что там безопаснее всего, — замечаю я. — По-моему, первый снаряд упал куда-то в подвал.
— Давайте глянем, ладно?
— Тут безопасно? — спрашиваю я. Лейтенант в темноте щелкает зажигалкой. Смотрит на меня в мигающем желтом свете. Рот ее слегка кривится.
— Да, — коротко отвечает она. Мы в подвале, присели на корточки на краю пустого бетонного бункера для угля, смотрим на кучу булыжников, рухнувших с потолка на груду поленьев; в тоге мне так сидеть неудобно, а ноги мои, должно быть, грязны.
Лейтенант достает из кителя серебряный портсигар, выбирает сигарету и закуривает. Чувствую, мне преподносят картину воплощенной храбрости. Лейтенант апатично затягивается, выдыхает.
— Я хочу сказать, — как выясняется, произношу я, — мы же в топливном складе. — Звучит неубедительно. Надеюсь, зажигалка светит достаточно слабо и лейтенант не увидит, как я краснею.
Лейтенант смотрит недоверчиво, оглядывает темный подвал.
— Что-нибудь взрывчатое?
— Думаю, только это. — Я показываю на гору булыжников, где, как мы полагаем, упокоился снаряд.
— Маловероятно, — отвечает она, затягиваясь. — Вот, подержите, — приказано мне. Выдана зажигалка. Свет бледен. Как странны вещи, которых не хватает. Я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз видел батарейку от фонарика. Лейтенант наклоняется, прикусив сигарету в углу рта, и осторожно смахивает мусор. На пол угольно-черной комнаты проливаются мягкие бледные пыльные водопадики. Затем осколки камней, потом лейтенант дергает и ворча тащит более упрямый обломок. Тревожный хруст, и с винных полок, увлекая за собой несколько поленьев, валится куча пыльных камней и щепок.
— Держите свет ближе, — говорит лейтенант. Я подчиняюсь, — Ха, — произносит она, держась за потолок и наклоняясь оттолкнуть что-то с дороги. — Вот он. — Я вижу вздутый бок мерцающей металлической оболочки. Она смахивает с него пыль, касается нежно, точно мать — головки ребенка. — Два-десять, — выдыхает она. Дрожь сотрясает подвал, и из дыры в столовой доносится грохот далекого взрыва. Лейтенант снова садится, отряхивает ладони, видимо, не слыша. — Сверху до него добраться удобнее.
Под наблюдением лейтенанта двое мужчин ковыряют временный могильник снаряда, стоя на коленях на раздробленном полу столовой и выгребая через дыру камни и дерево. Струя из трубы над обеденным столом сократилась до капели; вода натекла к наружной стене длинным, слабо дымящимся озером. Наверху, на этаже, где расположена моя спальня, кто-то из слуг пытается досками и старыми матрасами заткнуть бреши глотку; эти старания снова поднимают тучи оседающей вертлявой пыли. То и дело из дыры падает кусок штукатурки, крошечной рассыпчатой бомбой ударяясь об пол подле нас.
