— Я могу лишь предположить: мисс Дэнвилл, должно быть, уехала в безопасное место, — заявила Сара совсем не уверенно.
— Как я уже сказал, нам следует благодарить Бога за маленькие снисхождения, мадам, — сказал он. Но затем взглянул на нее и добавил, к ее удивлению: — Все же, несмотря на преданного Като, я повторю свою попытку. Следует убедиться. В конце концов, желание ворваться в чужие дома кажется почти естественным уже после часа, проведенного в вашем обществе.
Он исчез за углом дома на несколько минут. Выстрела не последовало, но при этом отсутствовал он достаточно долго, чтобы она стала нервничать. Неожиданно возникнув из темноты, он очень сильно напугал ее.
— Нет, дом действительно пуст, — сказал он с облегчением. — Я не встретил ни пожилой дамы, ни черных слуг с оружием. Вы довольны?
— Да, и… спасибо, — добавила она неохотно. Он одарил ее при этом удивительно приветливой улыбкой и помог забраться обратно в повозку.
Скоро они достигли окраины города, где, как казалось, находилась вся британская армия, — раньше Сара не видела такого количества маскировочных тентов и палаток, а отблески костров виднелись настолько далеко, насколько это доступно глазу. Сцена выглядела достаточно мирной, но Саре вдруг сделалось страшно, и она радовалась своему провожатому. Насколько бы храброй она ни была, сама она не осмелилась бы ехать через лагерь вражеских солдат.
Как и ожидалось, их остановили почти тут же, за городом. Сержант с грубым голосом показал мушкетом, где им следует остановиться. Затем, пораженный, он узнал кучера странного экипажа и приветливо отсалютовал ему.
— Прошу прощения, сэр, — сказал сержант. В его речи звучал акцент лондонского простонародья. — В первый момент, сэр, я вас не распознал.
— Ничего страшного, сержант. Я сам себя не узнаю, — ответил ему капитан. — Дорога на Блейденсберг свободна?
Сержант почесал свой нос.
— Я бы так не сказал, — ответил он с сомнением. — Мы не, видели необходимости в том, чтобы ее обезопасить, если это то, что вас интересует, сэр. Хотя очень даже вероятно, что янки все еще бегут.
Капитан взглянул на неподвижное лицо Сары и тронул повозку.
Они встретили множество любопытных взглядов, пока продвигались через лагерь, но капитан исполнял обязанности кучера, и оскорбить их никто не осмелился. Сара смотрела только вперед, все еще негодуя на последнее замечание сержанта и мучительно осознавая, что находится в лагере врага, который рыскал по окрестностям уже более года, а сегодня сжег беззащитный город, и потому ему нет прощения.
Наконец они миновали лагерь. В конце их ожидало еще одно испытание, только на сей раз капитан слез на землю, а Сара взяла у него поводья и сказала сама себе, что будет очень рада, если он исчезнет навсегда. Она нисколько не боялась сама править повозкой. Но вместо того, чтобы оставить, Сару, с чем она внутренне полностью согласилась, капитан завязал разговор с часовым, на этот раз с капралом, который салютовал ему с должным уважением и, казалось, был еще больше удивлен его компанией.
Сара едва ли могла слышать что-либо из того, что говорили, и хотя у нее сосало под ложечкой, она пыталась убедить себя, что ею просто из-за того, что ни она, ни Десси не были в настроении поужинать, как, впрочем, и пообедать, если уж говорить правду.
Наконец вернулся капитан и постоял, глядя на нее, несколько мгновений. Она начала снимать с себя его мундир, чтобы вернуть ему, но он кратко объяснил:
— Нет, оставьте. Я не хочу, чтобы, в довершение ко всему, я был бы еще и виновником мятежа. Капрал Уилкинс сообщил, что отсюда и до Блейденсберга по всей дороге — остатки американских войск. Ваши шансы прорваться практически равны нулю.
Она упрямо вскинула подбородок.
— Тем не менее, я воспользуюсь своим шансом. Благодарю вас.
Он грустно вздохнул, будто ничего другого он от нее и не ожидал услышать.
— Позвольте мне выразиться еще определенней, мадам. Шансы, что ваш отец находится в городе, ничтожны, так как город все еще в наших руках.
Он не потрудился добавить то, что она бы могла с легкостью понять и сама: если ее отец все еще там, он либо мертв, либо тяжело ранен, либо взят в плен, а британцы не славились добрым отношением к пленникам.
Ничто не переубедит меня, капитан. — После короткой борьбы с собой она неохотно произнесла: — Я была бы вам очень благодарна, если бы вдобавок ко всему хорошему, что вы сделали, написали бы записку, разрешающую беспрепятственно следовать в Блейденсберг, чтобы ваши люди не мешали мне, когда я туда доберусь.
— Разумеется, я с радостью это сделаю, — ответил он нетерпеливо. — Но записка британского офицера едва ли защитит вас от ваших собственных солдат, мадам! Не знаю, стоит ли напоминать, что именно ваш соотечественник напал на вас, когда я появился впервые и имел счастье с вами познакомиться. Скажу только: ни один солдат в мире, мадам, не отличается изысканными манерами.
— Если вы пытаетесь испугать меня, у вас ничего не выйдет, — сказала она холодно. — Кроме того, вспомните, вы не оставили мне выбора.
— Перестаньте так говорить! — запротестовал он, и в его голосе слышалось уже подлинное раздражение. — Не я отдавал приказ поджигать город. Кроме того, вы могли бы вернуться в дом вашей престарелой подруги или в любой другой свободный дом и оставаться там почти в полной безопасности. То, что вы предлагаете, — истинное безумие,
— Да, пребывать под охраной одного из ваших доблестных часовых. Я не забыла, — добавила она язвительно. — Надеюсь вы простите меня, но я не слишком доверяю вашему часовому, равно и вашим словам, капитан! Что бы вы ни говорили, я по-прежнему полна решимости разыскать своего отца.
— Как бы я хотел, чтобы ваш отец, мадам, оказался сейчас здесь, тогда бы ответственность за вас лежала бы на нем, а не на мне, — парировал капитан. — О том, что вы замечательная женщина, я уже догадался, но мне еще предстоит решить: замечательно ли вы храбрая или замечательно глупая, что, к сожалению, не одно и то же. Кстати, как вас зовут?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что она смогла лишь подозрительно нахмуриться. Вскоре она поняла, что он совсем не похож на того сурового, строгого английского офицера, каким он ей показался в самом начале. Его лицо часто озарялось улыбкой, впрочем, несколько глубоких морщин на лбу свидетельствовали о скрытых горестных переживаниях, зато глаза его, когда он улыбался, смотрели на нее с удивительной теплотой.
— Как меня зовут? — повторила она, по странной прихоти не желая назвать себя. — Зачем? Для чего?
— Ни для чего. И все же я бы хотел знать, — настаивал он.
