Кувшин тут же оказался у рта, наклонился — пиво потекло по усам, по подбородку. А, надо же пить! — опомнился Ревун и сделал несколько глотков. Большая часть все равно пролилась на рубаху, груди стало мокро и липко. Но язык снова шевелился, а не присыхал к небу.
Ткач поставил пустой кувшин, кивнул: продолжай.
— Да что… как заговорил, все. Весь полк своей святостью заморочил. Голос-то у него нелюдской. Людского за поллиги-то не слыхать, а этот — вроде тихо так говорит, а слышно чуть не на весь город. Вот и солдаты послушали, да все на колени повалились, заорали славу. А кто не повалился да не заорал, тех свои же и разорвали. В клочья. И все это с такими просветленными лицами… — Ревун передернулся. — И так везде. Много, один из ста разум не потеряет от его речей. Что бы ни приказал, все исполнят.
— И как тебе удалось не попасться? Или Пророку всё равно, верят ему или нет?
— А я притворялся таким же чокнутым, как все. И на колени падал, и предателей топтал… Только в глаза ему не смотрел.
— И что глаза? — ткач закинул в рот ещё горсть орешков и улыбнулся, добренько так.
Если б он вытащил тесак или прикрикнул, Ревун бы ещё посомневался. Но после этой улыбки сам бы зарезался, да ножа нет.
— Глаза у него как у тебя. Тьма. Как только проповедовать начнет, так сразу… будто не человек. Демонские глаза. Ужас, лёд и смерть. Говорит красиво, и всё про свет, про чистоту, о стране и народе заботится, а от самого Ургашем несет.
— Кто-нибудь ещё рядом с Пророком это видит?
— Были, но язык за зубами не удержали. Там только слово скажи без разрешения, и ты покойник! Может, кто и притаился, но я не знаю. Правда, не знаю!
На последних словах голос Ревуна сорвался. Ужас перегорел, и им овладела злость — на Пророка, на тупых дружков, сцепившихся с Темной тварью, на весь несправедливый мир.
— Не ори, — ткач поморщился. — Что этот самозванец проповедует, подробнее.
— Да что… говорит, засилье Тьмы, всех заберет Хисс. А единственный путь к спасению — уверовать, очистить землю от скверны и вознестись в Страну Звенящих Ручьев. Помешался на чистоте! Говорит, поля родить не будут, пока не рассеется тьма, и жены нечистые принесут нечистых детей, потому как неверные все… бред. Всех женщин объявляет нечистыми и отдает на потеху толпе. Сам на них не глядит, чистоту блюдет. Воздерживается! А только по ночам из его шатра из его шатра мертвых мальчишек вытаскивают! — Ревун почти кричал: проклятый лицемер Пророк, собирает сливки, а другим за него умирать. — Ненавижу! Зачем только подался к нему!
— Не поздновато раскаялся? Я не жрец, грехи тебе отпускать. — От насмешки в голосе убийцы Ревун увял. — Что там с армией?
— Сброд. Из толковых военачальников один Флом, и тот тяжело ранен. Пророк его бережет, лекарей к нему тащит. Говорит, генерал через страдания пришел к истинной вере. А по мне, Ялом его морочит: дурь это, по деревням петлять, когда еще с неделю назад могли бы взять Хурригу и до дойти Асмунда. Народу-то много, одних солдат под тыщу, лихих сотни три, да селян тыщи две. Дисциплины никакой, окрестные села разграбили, скоро голодать начнут.
— Неплохо разбираешься для лихого человека.
— Так я ж в армии служил четыре года, пока на рудники не угодил…
— И в порядке охраны разобрался?
— А то. Да там и порядка-то нет. Каждый вечер и каждое утро тычет наугад, в какой отряд попал, тот и охрана. Только к нему подобраться непросто. Он самых чокнутых приблизил, назвал Чистыми Братьями. Они и еду носят, и мальчишек приводят, они же и закапывают.
— Спит один?
— В шатре один, а вокруг шатра человек двадцать. Э… послушай. Могу тебя провести к Пророку. Ну, вроде как менестреля… проще будет, а? И выбраться помогу, меня там каждая собака знает.
В Ревуне всколыхнулась отчаянная надежда. Ткач выглядел совсем мальчишкой. Ревун понимал, что милость Тёмного — что сухая вода, но надо попробовать ещё хоть немного потянуть. Удавалось же морочить Пророка.
— Куда провести?
— А через священников и охрану. Пророк-то ставит шатер в самой середке лагеря. Тебе ж тихо надо, да? Давай, помогу. Эту сволочь убить — благое дело.
— Говоришь, он идет на Хурригу.
— Ага. Я от него уходил, сброд стоял у Лысых Брожек. До города еще лиг шесть — а они больше лиги в день не проходят.
— Двуедиными поклянешься?
Серьезные глаза и деловой тон убийцы подкинули дров в топку. Ревун уже верил, что удастся выкрутиться, и обещал Светлой Райне и молебен, и пожертвования, и праведную жизнь — от чистого сердца.
— Видят Двуединые, помогу! Я жить хочу. А Пророк пусть сдохнет!
Ревун был искренен, как никогда. И был уверен, что и проведет убийцу, куда надо, и выведет, и что угодно для него сделает, только бы жить.
— Сдохнет твой Пророк, сдохнет, — усмехнулся ткач.
В глазах его снова промелькнула Тьма — но Ревун не успел понять, что заказать молебен Светлой ему не суждено.
Хилл бие Кройце, Стриж
Бледный до зелени трактирщик так с сидел у дверей, не решаясь лишний раз пошевелиться. Увидев Стрижа, взбежавшего по лестнице, он вжал голову в плечи. Стриж кивнул, намекая, что не худо бы убраться внизу. Трактирщик вскочил и засеменил к лестнице.
Стриж остановился перед дверью, прислушался. Шикнул на замешкавшегося на ступеньках трактирщика, отчего тот чуть не упал с лестницы, и тихо постучал.
— Что? Кто там? — настороженно отозвался Генью.
Стриж почти видел всех четверых. По углам — Луса и Генью с ножами наготове. У двери — акробат с занесенной табуреткой. У окна Павена изготовилась метнуть все четыре лезвия сразу. Он хмыкнул и отступил в сторону.
— Ножи в ножны, табурет на пол. И поговорим.
За дверью послышался шорох, осторожные шаги, звук опускаемой на пол табуретки и облегченный вздох. Скрипнул ключ. Стриж улыбнулся как можно теплее и вошел.
Так и есть, девушки у окна, Генью справа, акробат слева. Обыкновенного разбойника бы прищучили: стоят правильно, позы расслабленные, но в полной готовности к нападению или бегству, уж как получится. Старательная скотина Брейгус выбрал комнату с крепкой решеткой на узком окне, без других дверей. Иначе были б циркачи далеко за городскими воротами. Эх, теперь объясняться, плести чушь очередную… надоело.
— Ну, привет. — Он оглядел всех по очереди, кивнул, сел на кровать. — Хотели спросить — спрашивайте.
— Что будешь с нами делать? — Генью говорил ровно, несмотря на синюшную бледность.
— А что, обязательно надо?
— Кто ж знает, что тебе надо.
— И не знайте дальше. Шли бы вы, ребята, отсюда. Только не на север и не в столицу. В Ирсиде скоро праздники, там можно неплохо заработать.
