Держа блокнот на коленях, он закончил запись, поставив точку после буквы «Л». Где-то рядом грохотала дрель, сверлящая оконный проем. Итак, Камилла звонила не за тем, чтобы насладиться воспоминаниями, а просто для того, чтобы поговорить о четверке, которую он показал ей утром. Адамберг встал и, переступая через строительный мусор, пошел в кабинет Данглара.
— Вы нашли этот файл? — вежливо поинтересовался Адамберг.
Данглар кивнул и ткнул пальцем в экран, на котором, как космические звезды, с огромной скоростью проносились увеличенные отпечатки больших пальцев.
Адамберг обошел стол и сел напротив Данглара.
— Если бы нужно было назвать точную цифру, сколько, по-вашему, в Париже существует домов с четверкой на дверях?
— Три, — ответил Данглар.
Адамберг поднял пальцы:
— Три плюс девять — двенадцать. Учитывая, что мало кому из жильцов пришло в голову сообщить об этом, не считая трусов, бездельников и невротиков, а их среди нас немало, получается около тридцати домов, разукрашенных непризнанным художником.
— Такие же четверки? Той же формы и цвета?
— Точь-в-точь.
— И снова одна из дверей не тронута?
— Придется проверить.
— Вы собираетесь этим заняться?
— Пожалуй, да.
Данглар положил руки на ляжки.
— Я уже видел эту четверку, — сказал он.
— Камилла тоже.
Данглар приподнял бровь.
— На странице книги, лежащей на столе, — пояснил Адамберг. — У друга одной подруги.
— А что за книга?
— Она не знает. Думает, что по истории, потому что парень днем занимается уборкой квартир, а вечерами историей Средневековья.
— Разве обычно бывает не наоборот?
— Что значит «обычно»?
Данглар взял со стола бутылку пива и сделал глоток.
— А вы где ее видели? — спросил Адамберг.
— Уже не помню. Где-то далеко, и это было давно.
— Если эта четверка существовала и раньше, то живопись тут ни при чем.
— Согласен, — ответил Данглар.
— Ведь новое течение в живописи подразумевает творчество, не так ли?
— В основном да.
— Так что будем делать с вашим художником?
Данглар поморщился.
— Забудем о нем, — сказал он.
— А кем мы его заменим?
— Человеком, который нас не интересует.
Адамберг прошелся по комнате, не обращая внимания на груды мусора, и его старые ботинки покрылись белой пылью.
— Я думал, теперь у нас другая работа, — заметил Данглар. — Нас перевели в уголовный розыск, отдел по расследованию убийств.
— Я помню, — отозвался Адамберг.
— В этих девяти домах были совершены преступления?
— Нет.
— Может, нападение, угрозы или шантаж?
— Нет, вы же сами прекрасно знаете.
— Так чего же мы об этом толкуем?
— Потому что есть предвестие преступления, Данглар.
— Вы это в четверках разглядели?
— Да. В них какая-то молчаливая угроза. И очень серьезная.
Адамберг взглянул на часы:
— Я успею взять с собой… — Он на секунду глянул в блокнот. — Взять с собой Бартено осмотреть какой-нибудь из этих домов.
Пока Адамберг ходил за курткой, которую небрежно кинул на стул, Данглар оделся, старательно расправляя полы пиджака. Будучи некрасивым, Данглар старался выглядеть элегантно.
XI
Декамбре вернулся довольно поздно, и до ужина у него осталось время, только чтобы забрать очередное «странное» послание, которое Жосс для него отложил.
(…) когда появляются ядовитые грибы, когда поля и леса покрываются паутиной, когда скот болеет и умирает прямо на пастбище, как и дикие звери в лесу, когда хлеб быстро плесневеет; когда на снегу можно видеть рано выползших мух, червей или комаров (…)
Пока Лизбета проходила по дому, созывая жильцов к столу, он сложил записку. И когда он быстро положил руку Жоссу на плечо, его лицо было не таким лучезарным, как утром.
— Нам надо поговорить, — сказал он. — Сегодня вечером в «Викинге». Не хочу, чтобы нас услышали.
— Хороший улов? — спросил Жосс.
— Хороший, но смертельно опасный. Для нас это слишком крупная рыба.
Жосс поглядел на него с сомнением.
— Верьте мне, Ле Герн. Слово бретонца.
За ужином благодаря наполовину выдуманному семейному анекдоту Жоссу удалось вызвать улыбку у повесившей нос Евы, и он ощутил некоторую гордость. Потом он помог Лизбете убрать со стола, отчасти по привычке, отчасти чтобы побыть с нею рядом. Он уже собрался идти в «Викинг», когда увидел, как она вышла из своей комнаты в черном сверкающем вечернем платье, облегающем ее дородное тело. Она быстро прошла мимо, улыбнувшись ему мимоходом, и у Жосса что-то сжалось внутри.
В «Викинге» было душно и дымно, Декамбре сидел за последним столиком в глубине и дожидался его, весьма встревоженный. Рядом стояли две рюмки кальвадоса.
— Лизбета куда-то ушла в шикарном туалете, как только домыла посуду, — объявил Жосс, усаживаясь.
— Да, — ответил Декамбре, ничуть не удивившись.
— Ее куда-то пригласили?
— Каждый вечер, кроме вторника и воскресенья, Лизбета уходит в вечернем платье.
— Она с кем-то встречается? — взволнованно спросил Жосс.
Декамбре покачал головой:
— Она поет.
Жосс нахмурился.
— Она поет, — повторил Декамбре, — выступает в одном кабаре. У нее потрясающий голос.
— Господи, с каких это пор?
— С тех пор, как она поселилась здесь и я обучил ее сольфеджио. Каждый вечер она собирает полный зал в «Сент-Амбруаз». Однажды, Ле Герн, вы увидите ее имя на афишах. Лизбета Гластон. И тогда, где бы вы ни были, не забудьте ее.
— Я ее вряд ли забуду, Декамбре. А в это кабаре можно сходить? Ее можно послушать?
— Дамас бывает там каждый вечер.
— Дамас? Дамас Вигье?
— А какой же еще? Он вам не говорил?
— Мы каждое утро пьем вместе кофе, и он ни разу словечком не обмолвился.
— Оно и понятно, он ведь влюблен. О таком не болтают.
— Черт побери, Дамас! Но ведь ему только тридцать.
— Лизбете тоже. Она, правда, несколько полновата для своего возраста.
Жосс на мгновение представил себе супружескую пару Дамас — Лизбета.
— Думаете, из этого что-нибудь выйдет? — спросил он. — Вы ведь разбираетесь в жизни.
Декамбре скептически поморщился:
— Мускулы Лизбету давно не интересуют.
— Дамас хороший парень.
— Этого мало.
— Чего ж Лизбете еще надо от мужчины?
— Не так уж и много.
Декамбре глотнул кальвадоса:
— Мы здесь не за тем, чтобы говорить о любви, Ле Герн.
— А о крупной рыбе, которую вы добыли.
Декамбре помрачнел.
— Неужели все так серьезно? — спросил Жосс.
— Боюсь, что так.
Декамбре окинул беглым взглядом соседние столики и успокоился, потому что в «Викинге» царил такой гвалт, словно на палубе варварского судна.
— Я установил одного из авторов, — сказал он. — Это Авиценна, персидский врач, живший в одиннадцатом веке.
— Понятно, — сказал Жосс, которого гораздо больше интересовала Лизбета, нежели Авиценна.
— В его книге «Liber canonis» я нашел место, откуда взят отрывок.
— Понятно, — повторил Жосс. — Скажите, Декамбре, вы тоже были учителем, как ваш отец?
— Откуда вы знаете?
— Да так, — прищелкнул пальцами Жосс, — я в жизни тоже кое-что понимаю.
— Может, вам неинтересно то, что я вам рассказываю, Ле Герн, но я прошу вас выслушать.
— Ладно, — сказал Жосс, который будто снова оказался в прошлом, когда учился у старого Дюкуэдика.
— Другие авторы всего лишь повторяют Авиценну. Везде говорится об одном и том же. Они ходят вокруг да около, не называя по имени, не касаясь этого, вьются, как грифы над падалью.
— Вокруг чего? — растерянно переспросил Жосс.
— Вокруг одного и того же, Ле Герн, я вам только что сказал. Того, что объединяет все странные записки. Того, о чем они возвещают.
— А о чем они возвещают?
В это время Бертен поставил на стол две рюмки кальвадоса, и Декамбре, прежде чем продолжить, дождался, пока верзила нормандец отойдет.
— О чуме, — сказал Декамбре, понижая голос.
— Какой еще чуме?
— Самой настоящей ЧУМЕ.
— Страшная болезнь прошлого?
— Она самая, собственной персоной.
Жосс замолчал. А вдруг грамотей порет всякую чушь? Вдруг он решил поиздеваться над ним? Жосс не мог проверить, правда ли то, что он там рассказывал про какой-то «canonis», и Декамбре мог запросто посмеяться над ним. Будучи осторожным, как всякий моряк, он всмотрелся в лицо старого эрудита, но не увидел там и тени насмешки.
— А вы, часом, не пытаетесь мне мозги запудрить?
— Зачем?
— Да чтобы выглядеть умником, а меня выставить дураком. Вы хитрец, а я простак, вы образованный, я неуч, вы знаток, а я невежда. Вам нравятся такие игры, да только посмотрел бы я на вас в открытом море без спасжилета.
