Понедельник, 9 февраля 1925 года Сегодня поколотил шлепанцем двух мальчиков – правда, не сильно. Здорово мне досадили. Чтобы поднять настроение, заказал себе новую пару туфель.
Среда, 18 февраля 1925 года
<…> В понедельник узнал, что за страшная штука недельное дежурство. Это значит, что с рассвета до заката у меня не будет времени даже для того, чтобы прочесть открытку или побывать в ватерклозете. Уже во вторник, последний вторник перед Великим постом, мои нервы были напряжены до предела. Вчера побил прелестного мальчишку по имени Клегг, а Кука отправил к директору. Вчера же, во второй половине дня, у меня состоялся первый урок верховой езды – понравилось ужасно. Вид спорта это не легкий и не дешевый, но исключительно приятный. От Оливии ни одного письма.
Вчера в сочинении по истории учащийся Ховарт написал: «В этом году Яков II [118] родил сына, однако многие отказывались этому верить и говорили, что сына принесли ему в грелке».
Воскресенье, 15 марта 1925 года
<…> Последнее время ссорюсь с Крэмзи и Персивалем – единственными двумя учениками, которые мне по-настоящему нравятся.
Мистер Бэнкс часто выражает недовольство тем, как я работаю. Допускаю, что основания у него для этого есть.
Уотсон большую часть времени скверно себя чувствует, и обстановка в учительской не самая дружелюбная. Мои усы наконец-то дали о себе знать.
Возникла идея написать книгу о Силене [119] . Как знать, напишу ли? Ричард и Элизабет скоро поженятся, и это будет последняя страница сей печальной истории.
День св. Патрика 1925 года Проспал, опоздал в часовню и, спустившись к завтраку, обнаружил в столовой нечто вроде масонского праздника. Все ученики давно встали и, нацепив на себя красные, белые, синие, зеленые и оранжевые розочки и ленты, чем-то напоминали майское дерево [120] . Мистер Дин накинул на плечи красную занавеску, отчего вид имел престранный. Мальчики постарше и побогаче нарядились в зеленые рубашки и чулки. Дьявольский карнавал. После обеда состоялся футбольный матч, легкую победу одержали ирландцы. Не дождавшись конца игры, пошел в Колвин-Бей, где местный парикмахер за четыре шиллинга постриг меня и помыл мне голову. Вечером ходили в пивную мистера Робертса, где какой-то евнух научил меня новому валлийскому тосту; тост я записал на конверте, а конверт потерял. Звучит тост так: «За воздержание!»
Среда, 8 апреля 1925 года Вечеринка в понедельник оказалась неудачной – для меня, во всяком случае. Паника началась еще за чаем: мы с Оливией обнаружили, что чемодан с выпивкой из Оксфорда в Лондон не прибыл. После многочисленных и лихорадочных телефонных разговоров чемодан отыскался в отделении посылок на Аддисон-роуд, и мы вместе с Мэттью Понсонби на его семейном «форде» отправились за ним. Оливия настояла, чтобы к вечеру я переоделся, и мы решили по дороге в Голдерс-Грин пройтись по пабам. Прошлись – и не один раз, и часов в десять были задержаны на Оксфорд-стрит двумя ражими полисменами. Все мои попытки доказать, что я трезв, ни к чему не привели, и пришлось часа четыре просидеть в гнусной, крошечной, величиной с нужник камере, откуда в результате возникшей путаницы Оливия не сочла возможным освободить меня под залог. Своего сына Артур Понсонби [121] вызволил, а вот помочь мне почему-то отказался – поступок с его стороны, по-моему, не вполне дружеский. В конечном счете выпустили и меня, и я понесся на Ганновер-террас, где вечеринка уже подходила к концу, а оттуда – домой. Наутро был суд, и меня оштрафовали на 15 шиллингов 6 пенсов, бедняга же Мэттью почти наверняка отправится за решетку. У него блестящий адвокат, который заявил, что «подойдет к делу со всей серьезностью». Пообедали у Оливии, а потом, прихватив Тони, отправились в «Альгамбру» [122] . После чая с Оливией – домой к своей несчастной семье.
Среда, 15 апреля 1925 года [123]
В целом, за вычетом постоянной тоски, которую я испытываю из-за неразделенной любви, пребывание на острове доставляет мне удовольствие. Весь день болтались без дела. Иногда леди Планкет читает нам вслух, иногда играем в неприличные бумажные игры. Иногда Ричард, Элизабет и я ходим гулять и карабкаемся на скалы. В понедельник в местном трактире были, как выражается мисс Сейдж, «пляски». Мы с Ричардом приготовили гигантский кувшин глинтвейна, и все крепко выпили. У адмирала Стипа одежды с каждым часом становилось все меньше, а потного тела все больше. Теренс, как всегда, начал за здравие, а кончил за упокой: бубнил что-то себе под нос, рыгал. Мартин разошелся, выпил два стакана вина и визжал. Потом все улеглись, мы же с Оливией просидели в темноте до четырех утра; я расчувствовался, конечно же занудствовал, однако она была со мной добра. <…>
Вчера имела место постыдная сцена. После тихого вечера в трактире я побывал на вилле, где проболтал с Элизабет до одиннадцати. По возвращении же стал свидетелем немыслимой оргии. Все напились или притворились пьяными, кроме… Она сидела посреди комнаты и была, против обыкновения, совершенно спокойна. Раздетую почти догола… шлепали по ягодицам, а она визжала от восторга. Каждые две минуты она бегала в уборную, а когда возвращалась, все говорили: «И кто бы мог подумать?!» Все это было очень жестоко. Вид у нее был ужасный: огромные, белевшие в темноте ноги, на ногах кровь, ягодицы порозовели, глаза от желания лихорадочно блестят. Вещи говорит совершенно непотребные – уж не знаю, сознательно или бессознательно – про кровь, про жир; больше же всего меня поразило, что Оливия все это видела. Между собой эти девицы говорят, должно быть, бог знает что. В конце вечера Дэвид распустился окончательно и вел себя совершенно непристойно. Я же лег спать, как всегда, с камнем на сердце.
Суббота, 18 апреля 1925 года Никак не могу излечиться от любви к Оливии, и это из всего, что было на острове, самое грустное. Быть может, единственно грустное. Мое чувство мучительно для нас обоих. Пока я был в Денбишире, хотелось думать, что люблю ее лишь как олицетворение всех тех радостей, которых в школе лишен. Но вот я здесь. Теренс за кружкой пива цитирует Канта, Дэвид отпускает бесконечные шуточки про Лесбос и нужники, Ричард носится по волнам в утлых лодчонках и непромокаемых штанах, а леди Планкет на все это безмятежно взирает. Я же, стоит мне оказаться рядом с Оливией, грущу, нервничаю, мне не по себе. А Оливия нисколько не скрывает своего чувства к Тони, отчего мои шансы тают на глазах. Что же до Одри, то свою жизнь она связала с человеком, который, скорее всего, нравится ей не слишком. Аминь. Будет как будет.
«Арнолд-хаус», Денбишир,
пятница, 1 мая 1925 года
Вчера прибыл сюда в глубочайшей меланхолии, которая отступила лишь под напором беспробудного сна. Наступившее утро, однако, оставило меня один на один с унылой перспективой четырехмесячной ссылки. <…>
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
