— Та-ак, — сказал отец. Он подвигал челюстями. — Ну что ж, доченька любимая. Спасибо тебе за хорошую новость, за подарок. Сумела нашкодить — умей и отвечать. Себя опозорила — нашу честь спасай. Так в народе говорят.
— Никто так в народе не говорит. А вашу честь… что ж, спасу. Сейчас соберу чемодан и уйду.
Мама всплеснула руками.
— Ты посмотри, посмотри на нее, бесстыдницу! Она еще и грозит нам!
Отец подшагнул ближе. Он был спокоен, только угол рта слегка подергивался.
— Нет, ты не уходи. Мы тебя не гоним. Живи, пожалуйста! Мы не изверги. Только пащенка в дом не принесешь. Нет, пащенка нам не надо. Что нет, то нет.
— Договорились, папа. Не принесу. Будете просить — и то не принесу.
— Господи, господи! Что говорит!
— Стой, подожди! — удержал меня отец. — Ты мое слово знаешь. Я уж если скажу, то точка! Я слов на ветер не бросаю. — (Это заявление на фоне допитой бутылки меня даже развеселило на миг.) — Так вот, я тебе авторитетно говорю, — продолжал отец, с каждым словом мрачнея и наливаясь кровью. — Уйдешь — на нас не рассчитывай. Никакой помощи не получишь. Ни-ка-кой! С голоду будешь помирать, не жди помощи. Поняла?
— Помощи не ждать. Поняла. — Я его едва видела, глаза заплыли злыми слезами…
— Все! — скрепил отец. — Разговор окончен. Иди думай. Срок до завтра. — Так он, наверное, давал приказания на своих стройках.
— Хорошенько думай, хорошенько! — подхалимски подпела ему напоследок мама.
3
К вечеру отец ушел под фонарь во двор лупить костяшками по столу. Мама убежала в соседний дом к знакомой с комбината. Я дождалась своей минуты, чтобы улизнуть без нового скандала.
Чемодан давно уже был собран. Пальто я перекинула через руку. Оглядела в последний раз свою комнату и вышла из квартиры. Дверь не закрыла, никакой записки не оставила. Зачем?
Странно было идти по знакомым вечерним улицам с чемоданом. Пустынно, тихо, в домах горят огни, уличные фонари освещают желтую листву, и сверху, из немыслимой дали бесстрастно взирают звезды. Вот большое, с манекенами в витринах здание универмага; вот кафе «ёшлик», где на веранде мы часто ели мороженое и пили сладкую шипучку. А вот и тихий двор, отделенный от улицы железными воротами.
Этот дом из белого кирпича, с широкими окнами и просторными лоджиями у нас называют «правительственным». Здесь живут ответственные работники, вроде Сонькиного отца. Чужие машины не въезжают во двор, белье не сушится на веревках, беседки увиты виноградом, цветочные клумбы не вытаптываются ребячьими ногами. Тут мне всегда нравилось, как и в квартире Соньки, где тебя, едва переступаешь порог, прямо обволакивает домашним уютом и покоем. Сколько раз я здесь была — не сосчитать! А сейчас стояла перед дверью, обитой желтой кожей, и все никак не решалась нажать кнопку звонка. Наконец собралась с духом и позвонила. Шагов я не слышала. Дверь сразу бесшумно открылась.
На пороге показался Сонькин отец, Михаил Борисович, толстый и низенький, в домашнем халате, с книгой в руках и очками, поднятыми на лоб.
— Вот те на! — удивился он, увидев меня.
— Здравствуйте, Михаил Борисович. Это я.
— Маша! — закричал одышливый Сонькин отец в глубину квартиры. — Иди сюда быстрей! Тут такой гость!
В прихожую поспешно вышла Мария Афанасьевна, тоже в халате.
— Ё-елки-моталки! — своим молодым радостным голосом протянула она. — Лена!
Через минуту я уже сидела в кресле, а они напротив на широкой тахте с подушками, где, наверно, только что читали. Михаил Борисович тяжело, со свистом дышал (его мучила астма), лысая голова его блестела в свете люстры, мясистый нос воинственно торчал на полном лице. Рядом с ним Мария Афанасьевна выглядела совсем девчонкой, да она и была на десять лет моложе мужа. В ее густых темных волосах уже пробивалась седина, но на белом лице ни единой морщинки; глаза смотрят весело и живо, и вся она подвижная, как зверек.
Они ждали. Я сглотнула слюну. Как, оказывается, трудно начать! И начала:
— Сонька давно уехала?
— Сонька давно уехала, — быстро сказала Мария Афанасьевна.
Опять наступило молчание.
— Ну, а я… Я уже давно приехала. Все не могла собраться зайти к вам. Извините.
— Ерунда! — так же быстро отвергла мои извинения Мария Афанасьевна. Улыбка исчезла с ее губ.
Михаил Борисович задышал тяжелей.
— Можно я у вас сегодня переночую? — с отчаянием спросила я.
Они как будто ждали именно этого.
— Что за вопрос? Разумеется, ночуй, — мгновенно откликнулась Сонькина мать.
Михаил Борисович лишь кивнул, что означало: согласен, вопрос дурацкий.
— Мне только на одну ночь, не беспокойтесь. Завтра я уйду.
— Черт возьми, Лена, с каких пор ты стала такой стеснительной? Душ принять хочешь? Есть хочешь?
— Ничего я не хочу, Мария Афанасьевна. Я сейчас ушла из дома и завтра уеду. Сейчас поездов нет, и вообще… Сонька вам, наверно, рассказывала, что я замуж собиралась. Это правда. Но у меня ничего не получилось. А сейчас я в положении… ну, беременна, понимаете? И вообще… — Я глотнула воздуху и разрыдалась.
Михаил Борисович присвистнул длинно и удивленно. Мария Афанасьевна вскочила с тахты, быстро подошла ко мне и сильно тряхнула за плечо.
— Это что еще за фокусы? Ну-ка не реви!
— Я не реву…
— Она не ревет, Маша, что ты! — одышливо заговорил Сонькин отец. — Она хохочет, не видишь, что ли? Это вообще не Ленка Соломина. Та могла танцевать так, что посуда с полок сыпалась и соседи жалобы писали. Помнишь, как она тут верховодила всей шайкой-лейкой? А эта пришла в гости и сто раз извинилась, что зашла. Да еще ковер слезами портит. К тому же у меня идиосинкразия к женским слезам, тоже могла бы знать.
— Слышишь, что Михаил Борисович говорит?
— Слы-ышу…
— Вот и замолчи! Не изображай из себя садовую лейку! — Она щипнула меня за плечо. — Сейчас я тебя кормить буду. Потом решим: жить тебе дальше или лезть в петлю.
Я вытерла слезы платком, просморкалась. Тем временем Мария Афанасьевна расставила прямо на журнальном столике блюдечки, чашки, термос с кипятком, банку кофе и вазу с домашним печеньем.
— Омлет будешь? — спросила она.
— Бу-уду.
В комнате запахло пряно и дурманно — это Михаил Борисович закурил свою ароматическую папироску. Быстро появился шипящий омлет.
— Ешь прямо со сковородки. Вкусней. Ладно?
— Ла-адно…
Мария Афанасьевна присела на маленькую скамейку (наверно, реликвию Сонькиного детства).
— Ну вот что, Лена. Почему ты ушла из дома, можешь не рассказывать. Нас интересуют твои планы. Это не секрет?
Я помотала головой.
— Тогда выкладывай.
Как просто! Выкладывай! Знали бы они, сколько я передумала только за сегодняшний день…
— Видите ли, у меня есть тетка по матери. Она живет в Крыму. Но не хватает денег. — Так я начала, все еще пошмыгивая носом.
— У кого не хватает денег? У тебя или у тетки?
— У меня. У тетки всего хватает. У нее свой дом, и сад, и все такое. Она живет одна, дети уже взрослые. Правда, я ее всего один раз видела, она к нам приезжала в гости. Мне она понравилась. Ничего тетка. Рослая такая, с усами, — задумчиво сказала я.
Мария Афанасьевна прикрыла рот ладонью, а ее муж фыркнул.
— Но это неважно, — продолжала я. — Мне нужно рублей пятьдесят на дорогу и на первое время. Вы займете? Я обязательно верну. Заработаю и верну.
— Нет, мы не верим, что ты вернешь! А зачем тебе ехать к тетке? Ты с ней списалась, созвонилась?
Я опять помотала головой:
— Не выгонит же она меня… Сама приглашала в гости.
— Одно дело в гости, другое — насовсем. Есть разница. Как ты считаешь, Михаил?
— Я считаю… — пыхнул папироской Сонькин отец, и нос его нацелился в меня, — что тетка… хоть она и с усами… не оптимальный вариант.
— Я тоже так считаю, Лена. Тем более что ты поедешь не одна.
— Как не одна? А с кем же?
— Да ты вроде сказала, что ждешь ребенка… Или я неправильно поняла?
Я покраснела, даже уши зажгло.
— Да… конечно. Но это будет не скоро. К тому времени я что-нибудь придумаю. Может, квартиру получу.
— Михаил, как ты считаешь, получит она квартиру? — деловито обратилась Мария Афанасьевна к мужу.
— Я считаю… что шансы… равны нулю, — пропыхтел Сонькин отец.
— И я тоже, — скрепила Сонькина мать, быстрым движением поправляя волосы. — Скажи, Лена, а зачем все усложнять? Зачем куда-то в Крым к неведомой тетке? Ты рассорилась с родителями. Ладно! Но со всем городом ты, полагаю, еще не разругалась? Это было бы слишком даже для тебя!
— Семьдесят две тысячи душ по переписи десятилетней давности, — провозгласил Сонькин отец, гася в пепельнице папироску. — Сейчас, считай, все сто. Пять крупных предприятий, куча всяких организаций и учреждений. Неужели заместитель председателя горисполкома не найдет работу и какую-нибудь комнатуху в общежитии для лучшей подруги своей дочери? Пфф! — фыркнул он презрительно. — На кой его тогда держат?
