Продавщица закричала что-то вслед, размахивая зажатой в кулаке сдачей. Майор обернулся на бегу, беспечно махнув рукой.
Племянник Штехеля едва успел отскочить в ближайшую подворотню…
— …Ну шо, получшало? — осведомился наконец Гоцман, с ненавистью глядя на сидевшего перед ним понурого Якименко. — Разговаривать-то будем, герой — портки с дырой?.. Не слышу!..
Леха с трудом попытался закинуть ногу за ногу и с независимым видом откинуться на спинку стула. После недолгих попыток это ему удалось.
— Нет.
— Ладно, — обреченно вздохнул Давид, махнув рукой. — Сдай оружие и иди.
— Не сдам, — заплетающимся языком выговорил Якименко.
— Я сказал, оружие на стол!!! — заорал Гоцман так, что задребезжали стекла.
Но Леха недаром служил в разведроте. Крика он не боялся, тем более в своем нынешнем состоянии.
— А почему вы со мной так разговариваете, товарищ подполковник? — с трудом процедил он, раскачиваясь на стуле.
— Нет у него оружия, — тихо вставил сидевший в углу Довжик.
— Как это нет? — оторопел Гоцман.
— Нету, — тихо произнес Якименко. — Потерял.
— Где потерял?!
— Не помню…
Леха опустил тяжелую голову на руки, не обращая внимания на ошеломленного начальника.
— Ты шо, больной?! — взвился после паузы Гоцман. — Головой ударился?! Вспоминай!.. Где его нашли? — повернулся он к Довжику.
— В парке Шевченко, за туалетом…
Гоцман подскочил к балкону, махнул рукой Ваське Соболю, загоравшему на солнцепеке во дворе:
— Васек, отставить курорт, заводи транспорт! Бикицер!..
Городской парк культуры и отдыха имени Шевченко каждому одесситу был дорог по-своему. Кого-то прежде всего впечатляла выставка трофейной военной техники, открывшаяся вскоре после освобождения Одессы, кто-то вспоминал те славные довоенные времена, когда парк носил имя Косиора и с парашютной вышки прыгали бодрые девушки в белых трусиках. Нашелся бы обязательно и восьмидесятилетний ветеран, помнивший посещение Одессы императором Александром II Освободителем, который, собственно, и заложил этот парк в 1875 году. Памятник самодержцу — массивная лабрадоровая колонна с белым мраморным профилем царя — давным-давно исчез неведомо куда, как кануло в Лету и прежнее название парка — Александровский.
А вот Гоцману парк имени Шевченко помнился октябрьским днем десятилетней давности. Тогда, в тридцать шестом, стоял он в оцеплении возле стадиона, вместе со своими сослуживцами сдерживая напор сорока тысяч болельщиков, съехавшихся со всей Украины посмотреть на игру одесской команды с турками… Комментировал тот матч сам Синявский, радиотрансляция шла на весь СССР и на Турцию. Игры Давид не видел, зато слышал мощный рев, доносившийся со стадиона. И только потом узнал, что турки были наголову разгромлены одесситами…
Да много чего тут было. Возле стадиона летом тридцать седьмого брал Гоцман Сашку Раешника, который убил на глазах у двух случайных свидетельниц первокурсницу Аду Красицкую.
Свидетельницы — семидесятилетние старушки — дали довольно точный словесный портрет преступника, и весь личный состав милиции был поднят на ноги. Через день Давид увидел Раешника — по описанию это был он — в очереди за газировкой. Убийца стоял, подбрасывая на ладони двадцатикопеечную монету, сытый, лоснящийся, наглый, и небрежно посматривал на беспечно болтающих о чем-то девчонок, стоявших в очереди перед ним. На пальце у него блестело золотое колечко, которое Раешник снял с руки убитой студентки.
Раешник зацепил Давида медленным, ленивым взглядом и мгновенно все понял. Но Гоцман не дал ему выхватить из кармана клешей нож, не дал заслониться, словно живым щитом, одной из девчонок, стоявших за газировкой… Испуганный писк девчонок и запомнился. А глаза Раешника, валявшегося на газоне, были бессмысленными, как у снулой рыбы. Золотые часы с гравировкой, которые Гоцман получил за его задержание, исправно отсчитывали время до осени сорок первого, пока не разбило их осколком бомбы с немецкого пикировщика…
Словом, памятных и приятных местечек в парке имени Шевченко было более чем достаточно. Общественный туалет к ним явно не относился, и тем не менее Якименко и Гоцман расположились неподалеку от него, на замызганном яблочными огрызками и шелухой подсолнухов чахлом газончике. Леха лежал, закинув безвольные руки за голову и изредка громко с независимым видом икал. Гоцман нетерпеливо кусал травинку, поглядывая на распахнутую дверь сортира.
Неожиданно оттуда высунулась вихрастая голова Васьки Соболя:
— Вы на каком очке сидели, товарищ капитан?..
— На разных, — безразлично отозвался Якименко. Васька, озадаченно хмыкнув, скрылся снова. Гоцман, еле сдерживаясь, повернулся к Лехе:
— Слушай сюда, Леша… Доктор недавно прописал мне спокойствие для сердца. Надо есть курагу, пить молоко, дышать, ходить и не нервничать. И я таки буду спокоен!.. Значит, или ты мне сейчас скажешь, шо случилось, или я немного понервничаю и гепну тебя в морду со всей моей любовью! Можешь свободно выбирать…
Леху словно подбросило на жухлой траве. Он даже икать перестал.
— Гепни, Давид Маркович! Вот это правильно!..
Гоцман придержал его за плечи:
— Леша, ты расскажи толком, шо стряслось? С чего вдруг запил? Не было же никогда… Исчез куда-то…
— Гепни!.. — упрямо прорычал Леха, мотая головой. — Сорок восемь ходок за линию фронта! Сорок восемь!.. «Знамя», «Звездочка», «Отечественная война»… Да хрен с ними, с орденами! Леха Якименко — предатель!.. Это как?!
— Кто так сказал? — удивился Гоцман.
— Так вы же! — затряс головой Якименко. — Допрос устроили: как я стреляю, как я целю!.. Какие системы люблю, какие не люблю! И шо с того?
— Так я же всех допрашивал…
— Не по-людски же, Давид Маркович! — не слушая его, хлюпнул носом Леха. — Вы на мене как на вошь… А я в школу младшего комсостава милиции пошел только из-за вас! Шобы с вами рядом быть!..
— Так за шо сейчас?!
Леха поднял на Гоцмана осоловевшие глаза. Слезы висели у него на кончиках усов.
— За шо?!. А ночью?!. Вы даже с дядей Ештой разговаривали… Он — вор, а вы к нему с уважением! А на мене?! А на мене взглянул, как на врага!.. С Кречетовым — душевно, а со мной… На фронте последним делились…
— Взглянул — не взглянул, — поморщился Гоцман. — Шо ты как баба?!
Леха схватился за кобуру, попытался ее расстегнуть негнущимися пальцами.
— Шо ты кобур-то мацаешь, — грустно усмехнулся Давид, — там же нет ничего…
Разведчик-Якименко кулаком вытер слезы с лица. Отвернувшись, тихо, но непреклонно, пробурчал:
— Застрелюсь.
— Во, погляди. — Давид сунул ему под нос увесистый кукиш.
Пару минут оба молчали. Наконец Гоцман хлопнул капитана по плечу:
— Ладно. Извини. С допросом я правда намудрил. Но голова же едет, Леша, от того, шо творится… — Он, морщась, втянул носом воздух, вздохнул: — И шо за шмурдяк ты пил? Не мог в бадегу зайти как нормальный человек?..
Якименко только виновато пожал плечами:
— Не помню. Я на Соборку пришел, смотрю — там ребята за футбол говорят… За «Пищевик». Отмечают вчерашнюю победу над Домом офицеров Тбилиси…
— Какой счет? — напрягся Давид.
— Три—два… Макара Гончаренко, говорят, уважаешь?.. Я говорю — ребята, я вообще за ДКА болею, но сегодня мне просто очень плохо. А, ну раз плохо, тогда давай за Гончаренко… Ну шо, нормальный ж нападающий, хоть ему уже и тридцать два… Вот до войны, в киевском «Динамо» он был бог… Потом за Махарадзе, он тоже вчера забил. Потом — Витю Близинского уважаешь?.. Ну шо, нормальный ж вратарь…
Футбольный монолог Лехи прервал сильно довольный собой Васька Соболь. Пахло от него не дай боже, похуже, чем от Лехи, и Гоцман непроизвольно зажал нос рукой. Зато в здоровой руке Васька держал сразу три пистолета — два ТТ и «вальтер». И был он похож на продавца, вышедшего с товаром на Привоз. Правда, с товара активно капало.
— Ну и какой из них? — весело осведомился Соболь, сгружая добро на траву.
Леха брезгливо приподнял за ствол ТТ:
— Во… Только ж мыть его надо теперь.
— Его не мыть надо, а выкидывать к чертовой матери, — процедил Давид. — Ладно… Васек, за проявленную смекалку, мужество и героизм объявляю тебе благодарность с занесением в личное дело… Капитана Якименко поручаю тебе под твою личную ответственность. В управлении сдашь его Довжику с рук на руки и, когда окончательно придет в себя, пусть напишет объяснительную на имя Омельянчука о причинах утери табельного оружия… Понял?..
