Родня её величества
Императрица! Одна бессонная ночь — и свершилось то, на что втайне — считай, почти всю свою жизнь, до нынешних тридцати двух годков — надеялась она сама, чего ждали многие православные россияне...
Утром двадцать пятого ноября появился манифест, который должен был растолковать всё, что произошло в Санкт-Петербурге и почему до этого дня в России был императором малолетний Иоанн Антонович, а теперь вот — дщерь Петрова.
Воззвание к народу — вещь тонкая, в ней всё надо вымерять не один раз, всё предусмотреть, чтобы за словами не проклюнулось вдруг в чьём-то разумении какое-нибудь противобожеское действо.
Но кому поручить составить сию наиважнейшую бумагу? Под рукою — всё те же, кто был с нею в ночи, одначе в сём деле требуется не безоговорочное решение не пощадить живота своего, а ум государственный, испытанный не в одном высочайшем предприятии.
Слава Богу, с самого утра явились, чтобы первыми присягнуть, фельдмаршал Пётр Ласси, другой фельдмаршал — князь Трубецкой, адмирал Головин. Прибыли и статские чины — канцлер князь Черкасский, обер-шталмейстер князь Куракин, генерал-прокурор князь Трубецкой, Алексей Петрович Бестужев-Рюмин и кабинет-секретарь Бреверн, самый доверенный человек Остермана, но не пожелавший теперь разделять незавидной участи своего милостивца. За манифест засели Бестужев с Бреверном и Черкасским.
Манифест вышел таким:
«Божиею милостию мы, Елисавет Первая, императрица и самодержица всероссийская, объявляем во всенародное известие: как то вам уже чрез выданный в прошлом, 1740 году в октябре месяце 5 числа манифест известно есть, что блаженной памяти от великие государыни императрицы Анны Иоанновны при кончине её наследником всероссийского престола учинён внук её величества, которому тогда ещё от рождения несколько месяцев только было, и для такого его младенчества правление государственное чрез разные персоны и разными образы происходило, от чего уже как внешние, так и внутрь государства беспокойства и непорядки и, следовательно, немалое же разорение всему государству последовало б, того ради все наши как духовного, так и светского чинов верные подданные, а особливо лейб-гвардии нашей полки, всеподданнейше и единогласно нас просили, дабы мы для пресечения всех тех происшедших и впредь опасаемых беспокойств и беспорядков, яко по крови ближняя, отеческий наш престол всемилостивейше восприять соизволили и по тому нашему законному праву по близости крови к самодержавным нашим вседражайшим родителям, государю императору Петру Великому и государыне императрице Екатерине Алексеевне, и по их всеподданнейшему наших верных единогласному прошению тот наш отеческий всероссийский престол всемилостивейше восприять соизволили, о чём всем впредь со обстоятельством и с довольным изъяснением манифест выдан будет, ныне же по всеусердному всех наших верноподданных желанию всемилостивейше соизволяем в том учинить нам торжественную присягу».
К восьми утра как сам сей манифест, так форма присяги, форма титулов — всё было готово. Елизавета Петровна надела Андреевскую ленту, объявила себя полковником трёх гвардейских пехотных полков, конной гвардии, кирасирского полка и приняла поздравления особ высших классов. Затем она вышла на балкон и была встречена громкими криками народа. Несмотря на жестокую стужу, вышла из дворца и прошла между шеренгами гвардии.
Ах, как она была великолепна в то утро на заснеженной площади! Несколько полноватая молодая женщина в шубе наопашь, с открытою на морозе головою, сверкавшая восточными украшениями, вплетёнными в прекрасные, с золотым отливом волосы. Она шла покойно и свободно, останавливаясь по мере движения то у одного, то у другого гренадера и что-то ласково говоря им.
Наконец, когда государыня подошла к роте преображенцев, что сопровождала её минувшею ночью, из строя вышли несколько офицеров и рядовых и остановились перед той, которую они всего несколько часов назад возвели на трон.
— Матушка, ты видела, как усердно мы сослужили тебе свою службу, — отрапортовал один из гренадеров, специально, видимо, заранее выбранный от своих товарищей. — За это, наша государыня, просим одной награды — объяви себя капитаном нашей роты, и пусть мы первые присягнём тебе.
Она протянула руку, и тот, кто произносил речь, упав на колени, поцеловал её.
— А теперь слушайте мою волю, — раздался её голос. — Отныне гренадерская рота, то есть все вы, кто был со мною прошедшею ночью, по моему императорскому повелению будет называться лейб-кампанией, и я стану её капитаном, как вы и просите. Все офицеры лейб-кампании будут сегодня же повышены в званиях. Унтер-офицеров же, капралов и рядовых — всех без исключения — я произвожу в офицерские чины и жалую каждому из вас потомственное дворянство. Вот моя награда вам, защитники и охранители российского престола, трона Петра Великого!
В течение шести дней императорский дворец, что отныне стал местом пребывания новой государыни, осаждали толпы людей всякого звания, и каждый из них получал в руки по пятидесяти копеек.
Двадцать восьмого ноября, как и было обещано, вышел второй манифест. В нём напоминалось, что ещё Екатерина Первая своим завещанием определила порядок престолонаследия. По нему престол передавался после супруги Петра Великого его внуку Петру Второму, а в случае его бездетной смерти переходил к цесаревне Анне и её потомству, после — к цесаревне Елизавете. Значит, Елизавета законно вернула свои права, которые вероломно были сокрыты от народа теми, кто возвёл на престол сначала Анну Кровавую, потом её наследника. Теперь справедливость восторжествовала.
Пока в Петербурге и по всей России шли торжества, по заснеженным просторам к русской столице мчались фельдъегерские тройки. Это майор барон Николай Андреевич Корф по личному поручению императрицы вёз из немецкого города Киля его высочество герцога Голштинского, которого звали Петром Ульрихом Карлом. Это был мальчик неполных четырнадцати лет, являвшийся одновременно двоюродным внуком шведского короля Карла Двенадцатого и родным внуком императора Петра Первого. Иными словами, он был родной сын цесаревны Анны и, значит, племянником Елизаветы Петровны.
Пятого февраля карета остановилась у императорского дворца, и Елизавета со слезами на глазах бросилась к отроку, которого увидела впервые. Племянник был небольшого роста, очень бледный и худощавый, с напудренными белокурыми волосами. Всё говорило о том, что он рос слабым и болезненным ребёнком. Да это было понятно — мальчик сначала потерял мать, затем лишился и отца, и воспитание его было отдано в чужие руки.
— Теперь ты дома, ты у себя. — По своему обыкновению, тётя обратилась к нему по-русски, но тут же поняла, что этого языка он не знает, и повторила свои слова по-французски.
Однако по выражению лица застенчивого мальчика, более походящего на забитого и испуганного отрока, она поняла, что и этим языком он владеет не совсем свободно. И тогда перешла на немецкий, посредством которого до ребёнка дошёл смысл сказанного тёткой.
Через пять дней, десятого февраля, было торжественно отпраздновано четырнадцатилетие герцога Голштинского. Тётя надела на него Андреевскую ленту со звездою — высший российский орден, но сам он всё ещё должен был именоваться не великим князем, а королевским высочеством до принятия им православия и объявления его наследником российского престола.
Всё это ждало герцога позже, в Москве, куда уже вовсю готовился к переезду весь двор. Елизавета Петровна не хотела медлить и в древней русской столице на двадцать пятое апреля назначила свою коронацию.
По поводу коронации был объявлен длинный лист пожалований и наград. Среди тех, кто их удостоился, на одном из первых мест оказался Алексей Разумовский. Бывший уже действительным камергером и недавно назначенный поручиком лейб-кампании, что соответствовало чину генерал-лейтенанта в армии, он сделан был обер-егермейстером двора и получил Андреевский орден. Действительные камергеры и лейб-кампании поручики братья Шуваловы и Михаил Воронцов, также удостоенные этих званий в первый же день восшествия на престол Елизаветы Петровны, получили ордена Александра Невского. В графское достоинство были возведены Гендриковы и Ефимовские.
Последнему пожалованию новая императрица придавала особое значение. Это были её самые близкие, кровные родственники по матери, ещё совсем недавно бывшие самыми бедными крестьянами и пребывавшие в абсолютной безвестности.
Многим было ведомо, что императрица Екатерина Первая, ещё до того, как стала женою Великого Петра, подобрана была в качестве пленницы или, можно сказать, трофея в неприятельском шведском обозе. Была она прачкою, прислугою, хотя каждого, кто обращал на неё внимание, поражала своею статью и красотой. Эти качества да ещё природный ум покорили русского царя, и он связал с нею свою жизнь. Но откуда и кто была она — этими вопросами Пётр долгое время не задавался, да и у самой Екатерины, что получила сие имя взамен природного — Марта, интерес найти своих родственников, можно сказать, никак не проявлялся.
