— Хорошо спалось? — спросил дон Федерико Лучу.
— Ах, просто чудесно!
— А тебе? — спросил он Чалию.
— Я никогда хорошо не сплю, — ответила та.
С веранды в комнату забежала ошалевшая курица, и девчонка-служанка погнала ее прочь. На дворе индейские ребятишки охраняли квадрат бельевых веревок, унизанных всевозможной свежатиной — полосами мяса, петлями требухи. Когда слишком низко проносился очередной стервятник, дети прыгали, кричали хором и прогоняли его в небо. Чалия нахмурилась: слишком орут. Дон Федерико улыбнулся.
— Все в вашу честь, — пояснил он. — Вчера мы зарезали телку. Завтра уже ничего не останется.
— Неужели стервятники?.. — ужаснулась Луча.
— Нет, конечно. Пастухи и слуги отнесут немного домашним. Да и сами подчистят недурно.
— Ты слишком их балуешь, — сказала Чалия. — Им это не на пользу. От этого у них все недовольство и обида. Но, как я понимаю, если им не дать, они сами стащат.
Дон Федерико отодвинул стул.
— У меня никто еще не крал. — Он встал и вышел.
Сразу после завтрака, пока день только занимался и солнце стояло невысоко, он регулярно, по два часа объезжал свое поместье. Предпочитая навещать вакеро, отвечавших за различные участки, без предупреждения, он всякий раз менял маршрут. Дон Федерико объяснял это Луче, отвязывая лошадь от забора из колючки, что высился вокруг всего дома.
— Не потому, что я ожидаю найти что-то не в порядке. Но это самый верный способ всегда и всюду заставать порядок.
Как и Чалия, Луча сомневалась, что индейцы способны хоть что-то делать правильно.
— Очень разумный подход, — одобрила она. — Я уверена, ты чересчур потакаешь этим ребятам. А им нужна крепкая рука — и никакой жалости.
Над высокими деревьями за домом, бесконечно воспроизводя свой эллиптический маршрут в небесах, пронзительно кричали красно-синие ара. Луча подняла к ним глаза и увидела на верхнем крыльце Чалию — та заправляла рубашку хаки в бриджи.
— Рико, подожди! Я с тобой! — крикнула сестра и бросилась в свою комнату.
Луча повернулась к брату.
— Ты ведь не возьмешь ее? Как она может! Когда мама…
Дон Федерико оборвал ее, не дав сказать то, отчего ему стало бы больно.
— Свежий воздух и движение вам обеим не повредят. Поехали все вместе!
Луча даже примолкла, оторопело глядя ему в лицо. Наконец произнесла:
— Я не могу, — и зашагала прочь к открытым воротам. Несколько пастухов не спеша двинулись на лошадях от загона к дому. Чалия появилась на нижнем крыльце и заспешила к воротам, где стояла, глядя на нее, сестра.
— Значит, едешь кататься верхом, — сказала Луча. Голос ее звучал бесстрастно.
— Да. Поедешь? Видимо, нет. Мы скоро вернемся — или нет, Рико?
Дон Федерико, пропустив ее вопрос мимо ушей, сказал Луче:
— Тебе тоже не помешало бы съездить.
Когда она не ответила, а вышла из ворот и захлопнула их, он велел одном пастуху слезть с лошади и подсадить на нее Чалию. Та по-мужски уселась и сверху широко улыбнулась юноше.
— Теперь ты с нами не поедешь! У тебя нет лошади! — крикнула она, с силой натянув поводья, чтобы лошадь стояла совсем смирно.
— Так, сеньора. Я поеду с сеньорами.
Говорил он архаично и уважительно — так принято у простых индейцев. Их вкрадчивая вежливость всегда раздражала Чалию — она считала, и довольно ошибочно, что за нею таится насмешка. «Ну точно попугаи, которые затвердили две строчки из Гонгоры!»[13] — смеялась она всякий раз, когда при ней кто-то заговаривал об этом. А малый еще подлил масла в огонь, назвав ее «сеньорой». «Вот болван! — подумала она. — Должен знать, что я не замужем». Но опять взглянув сверху вниз на пастуха, она вдруг заметила, какие у него белые зубы и совсем юное лицо. С улыбкой она сказала: «Как жарко с утра!» — и расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке.
Паренек побежал к загону и тут же прискакал обратно верхом на лошади, более крупной и норовистой. Это развеселило других погонщиков, и они, посмеиваясь, тронулись в путь. Дон Федерико и Чалия ехали рядом, парнишка — за ними следом, то насвистывая, то негромко успокаивая свою чересчур нервную лошадку.
Так они с милю ехали по открытому месту между лесом и домом. Затем по ногам всадников зашаркала высокая трава — лошади спустились к реке, пересохшей, лишь узкий ручеек бежал посередине. Они двинулись вниз по течению, и чем дальше ехали, тем выше становилась растительность по берегам. Чалия перед выездом заново накрасила ногти, и настроение у нее поднялось. Они с доном Федерико говорили об управлении ранчо. Особенно ее интересовали расходы и ожидаемая прибыль — притом, что никакого представления о ценах у нее не было. В поездку Чалия надела огромное сомбреро из мягкой соломы, и поля его спускались ей на плечи. Каждые пять минут она оборачивалась и, помахав пастуху, по-прежнему державшемуся позади, кричала:
— Мучачо![14] Ты у нас еще не потерялся?
Впереди показался большой остров, разделявший реку на два рукава, верхняя его часть казалась сплошной стеной из ветвей и лиан. У подножия гигантских деревьев, среди серых каменных глыб, расположились десятка два коров, отсюда совсем крошечных — они лежали, сгорбившись, в грязи или бродили, выискивая, где гуще тень. Дон Федерико неожиданно пустил коня в галоп и принялся что-то громко обсуждать с пастухами. Почти в тот же миг Чалия натянула поводья и остановила свою лошадь. Паренек быстро с ней поравнялся. Едва он приблизился, она окликнула его:
— Жарко, а?
Всадники снова тронулись. Парнишка кружил вокруг нее.
— Так, сеньора. Но это потому, что мы на солнце. Там, — он показал на остров, — много тени. Они уже почти там.
Чалия ничего не ответила, сняла с головы сомбреро и принялась обмахиваться полями. Двигая рукой взад и вперед, она поглядывала на свои ярко-красные ногти.
— Какой гадкий цвет, — пробормотала она.
— Что, сеньора?
— Ничего. — Она помолчала. — Ах, какая жара!
— Поехали, сеньора. Мы едем?
Она сердито смяла в кулаке тулью сомбреро.
— Я не сеньора, — сказала она с расстановкой, глядя, как всадники впереди подъехали к коровам, нарушив их забвение. Мальчишка улыбнулся. Она продолжала: — Я сеньорита. Это не одно и то же. Или ты считаешь, разницы нет?
Парнишка растерялся: он почувствовал, что она вдруг обозлилась, но не понимал, из-за чего.
— Так, сеньорита, — вежливо, однако неуверенно ответил он. И уже посмелее добавил: — Я Роберто Пас, к вашим услугам.
Солнце светило на них с высоты, и его отражала слюда в камнях под ногами. Чалия расстегнула еще одну пуговицу на рубашке.
— Жарко. Скоро они вернутся?
— Нет, сеньорита. Они вернутся по дороге. Мы едем или нет? — Он развернул лошадь к острову.
— Не хочу туда, где коровы, — капризно сказала Чалия. — У них полно garrapatas.[15] Garrapatas впиваются в тело и залезают под кожу.
Роберто снисходительно рассмеялся.
— Если не слезать с лошади, сеньорита, garrapatas ничего вам не сделают.
— Но мне хочется спуститься на землю и отдохнуть. Я так устала! — Стоило ей произнести эти слова, как жара окончательно утомила ее; а потому вместо досады на мальчишку ее внезапной болью окутала острая жалость к себе и гнетущая тоска. Бессильно склонив голову, Чалия всхлипнула: — Ay, madre mía! Бедная моя мама! — На миг она забылась, а лошадь ее медленно побрела к деревьям у высохшего русла.
Роберто озадаченно поглядел, куда уехали всадники. Все они уже скрылись из виду за дальней оконечностью острова; коровы снова улеглись.
— Сеньорите не надо плакать.
Она не ответила. Поводья никто не натянул, и ее лошадь резвее затрусила к лесу. В тени у кромки реки парнишка нагнал ее.
— Сеньорита! — окликнул он.
Чалия вздохнула, подняла голову, по-прежнему сжимая в руке сомбреро.
— Я очень устала, — повторила она. — Я хочу слезть и отдохнуть.
В глубь леса уходила тропа. Роберто поехал первым, обрубая мачете отбившиеся лианы и ветки кустов. Чалия ехала следом, безучастно держась в седле, — она как-то сразу успокоилась, вступив в этот зеленый мир тишины и сравнительной прохлады.
Так они медленно ехали через лес примерно с четверть часа, ничего не говоря друг другу. Когда они приблизились к воротам, Роберто, не слезая с седла, открыл их и придержал, пропуская Чалию. Проезжая, она улыбнулась и сказала:
— Как здесь хорошо.
Он ответил, как ей показалось, резковато:
— Так, сеньорита.
Деревья впереди расступились, и за ними открылся волнистый простор, тут и там, будто нарочно украшенный гигантскими белоствольными сейбами. Знойный ветер обдувал взгорье, воздух звенел от цикад. Чалия остановила лошадь и спрыгнула на землю. Под сапогами затрещал ковер крохотных растений, похожих на чертополох. Чалия осторожно села в тени на самом краю поля.
