— Кто вы? Что вы здесь делаете?
Человек ответил сразу:
— Мое имя Кинг Сэлвор. Моя цена — двадцать фунтов, ровно двадцать, ни больше, ни меньше.
— Меня не интересует ваша цена, — холодно произнесла Джозиана.
— Извините, но я думал, что хозяйка должна знать цену своего товара.
— Вас покупал мой отец, а не я. Если вы неудовлетворены той ценой, которую за вас заплатили, то обратитесь к моему отцу — он удовлетворит ваши пожелания.
Кинг начал разговор словами, которыми хотел вызвать недовольство дочери губернатора, но он не знал, с кем имеет дело. В свои двадцать пять лет Джозиана славилась умением искусно вести спор и не раз ставила своих оппонентов в глупейшее положение, поэтому не всякий рисковал состязаться с ней в остроумии, зная ее острый язычок.
— Признателен вам за совет, миледи, но боюсь, не смогу им воспользоваться.
— Отчего?
— Опасно!
— Отец плохо обращается с вами?
— Раб не может быть доволен своим хозяином.
— Почему вы унижаете себя?
— Раб — вещь, а вещь не имеет свойства унижаться.
Разговаривая с Кингом, Джозиана не переставала вспоминать это лицо. Конечно, она не обязана помнить всех рабов своего отца, но взгляд, манеры, голос этого мужчины напомнили ей сцену четырехмесячной давности.
В тот день в Нассау прибыло судно с осужденными преступниками. Плетьми на причал выгнали изможденных людей, еле державшихся на ногах, и выстроили в шеренгу.
Неподалеку от них стояла группа богато одетых людей, которые терпеливо ожидали, когда глава колонии выберет себе товар.
Перед строем каторжан, опираясь на бамбуковую трость, важно и медленно вышагивал низенький, плотный человек в костюме из темно-коричневой тафты. Усы его злобно, презрительно топорщились, а глаза бросали быстрые, опытные, оценивающие взгляды на живой товар изпод широкополой шляпы. Он подходил то к одному, то к другому, открывал осужденным рты, брезгливо осматривал зубы, ощупывал ноги и руки, бросая сопровождавшему его
Коливьеру злобные реплики.
— Дерьмо! И вы еще имеете наглость предлагать их мне?! Предложите их акулам! И еще столько требуете! Да эти мерзавцы не выдержат здесь и пары месяцев! Тьфу, смотреть на них тошно!
Коливьеру отбивался, как мог.
— Губернатор Стэйз! Это все достаточно работоспособные люди. Уверяю вас, они принесут вам немалую прибыль.
— Ха! Точнее сказать — убыток. Я вашу подлую натуру знаю!
Суете дерьмо, а хвалите его, словно конфетку! Лучше купить негров — от них больше проку и обойдутся дешевле.
Но вот губернатор остановился возле Огла. Рослый, сильный ирландец понравился Стейзу. Он несколько раз ткнул тростью в сильное тело каторжанина и удовлетворенно хмыкнул.
— Пожалуй, пойдет. Сколько сдерете?
— Сорок, — поспешил с ответом Коливьеру.
Губернатор ожег капитана недобрым взглядом из-под густых бровей и медленно, словно выдавливая слова, произнес:
— Двадцать пять.
— Но сэр, — начал капитан, но Стэйз тут же сказал:
— Тридцать. — И добавил: — И ни фунтом больше.
По тону, каким это было произнесено, Коливьеру понял, что дальнейший торг бесполезен и, вздохнув, согласился.
Следующим был Майкил. Благодаря стараниям товарищей он достаточно крепко держался на ногах, хотя бледность еще не сошла с юного лица. Коливьеру, для приличия поторговавшись, согласился на цену, предложенную губернатором. Но при виде следующего Стейз презрительно скривил рот.
— Этого можете предложить на корм рыбам, да и те наверняка отвернутся!
— Тебя они бы слопали за милую душу!
Неслыханная дерзость!
Побагровевший от злости Стэйз подскочил к невысокому осужденному, на лице которого — как память о неспокойном прошлом — лежал ужасный шрам, спокойно гонявшему во рту соломинку. Нагло и дерзко смотрели его карие, чуть прищуренные глаза. Он не отвел их от налившихся кровью глаз бычьих глаз губернатора и тогда, когда тот рявкнул во всю мощь своих легких:
— Что ты пискнул?
— Я сказал…
— Что-о-о?!
— Неважно.
— Издеваешься, скотина!
— Слово — не воробей, вылетит — не поймаешь.
— Смеяться вздумал!
— Разучился, пока плыл.
— Сгною, ублюдка!
— Не сомневаюсь, ваша милость.
— Имя, выродок!
— Мать нарекла Кингом, а друзья — «Убей англа».
Губернатор не нашел слов, чтобы ответить на эту дерзость. С минуту он тупо взирал на каторжанина выпученными глазами, но так и не сумел найти достойный ответ. Он хотел лично забить осужденного, но мускулы, выделявшиеся под лохмотьями, заставили губернатора отказаться от этого намерения, к тому же это было и неприлично. С трудом уняв бешенство, он произнес:
— Я запихну эти слова в твою вонючую глотку и ты подавишься ими.
И губернатор повернулся к слугам, намереваясь отдать жестокое приказание.
Рука Кинга скользнула под выпущенную рубашку, нащупывая ребристую рукоять ножа. Сейчас уже поздно клясть свой несдержанный язык, но дать убить себя так просто Сэлвор не собирается! Прежде чем ирландец умрет, он успеет отправить к праотцам несколько человек, а эта толстобрюхая свинья первой уйдет на небо. Однако судьба предоставила отсрочку мятежному матросу: неожиданно запротестовал капитал Коливьеру.
— Э, нет, губернатор Стэйз, это неправильно! Он еще невольник.
Губернатор ожег Коливьеру таким злобным взглядом, что тот съежился и пожалел о своем вмешательстве.
— Сколько вы хотите?
Коливьеру проглотил комок в горле и неуверенно произнес:
— Двадцать, пожалуй.
— Я согласен. Теперь он мой?
— Да, конечно.
— Отлично! Сейчас я покажу, что умеет делать губернатор Багамских островов, когда ему в руки попадаются такие вот мерзавцы.
Губернатор опять повернулся к слугам, а Кинг вновь сжал рукоять ножа. Еще немного — и…
Быть бы Кингу мертвым и не быть бы продолжению этого повествования, если бы все происходящее не видела Джозиана. Поведение ирландца, внешность которого сразу привлекла ее внимание, очень удивило девушку. Можно было подумать, что его действия — акт отчаявшегося человека, но что-то мешало Джозиане принять эту версию. Изуродованное лицо мужчины говорило о многочисленных испытаниях, выпавших на долю этого человека, не привыкшего бояться, о чем можно было судить по поведению ирландца. Заинтересовавшаяся Сэлвором девушка невольно высказала то, что было у нее на уме…
— Гордый!
Эти слова услышал и отец девушки. Внимательно посмотрев на дочь, он перевел взгляд на ирландца и, не сводя с Кинга злобного и испытывающего взора, громко спросил:
