Эсмеральда вспомнила их разговор с Билли и еще раз поразилась тому, что додумалась сочинить полную абсурда басню. Угораздило же ее похвастаться тем, что дед якобы может пересечь океан ради ее спасения. И это при том, что он не взял бы на себя труд перейти улицу Лондона, чтобы подать ей фартинг, если бы она стояла босая на снегу и просила милостыню.
Солгав однажды, она уже, похоже, не могла остановиться. Глубокое отчаяние только разжигало фантазию, рисуя ей картины, о которых она не решилась бы рассказать даже Бартоломью. Ей представлялся человек со снежно-белыми волосами и пушистыми седыми усами. Они щекотали бы ей щеку, когда он обнимал ее и нежно целовал. Ей чудилось, что этот человек ласково гладит ее по волосам и шепчет: «Ну, ну, девочка, успокойся. Ты все сделала правильно, тебе не о чем беспокоиться, нам пора ехать домой».
При всей сладости этой мечты на душе было тяжело. Она знала, что в реальной жизни не будет такого доброго дедушки и ей придется рассчитывать только на себя и… на опасного незнакомца — Билли Дарлинга.
Оставшись одна после смерти родителей, она старалась пробиваться в жизни самостоятельно, не ожидая помощи от других. Но Билли Дарлинг ей необходим. Без него она никогда не найдет Бартоломью.
Неужели он действительно жив, ее маленький, бесконечно любимый брат? От одной этой мысли у нее повеселело на душе. Когда он сбежал из дома, ей казалось, что она этого не переживет. Но думать о том, что он умер, было просто невыносимо.
Охваченная воспоминаниями, она прикрыла глаза. Ей вспомнилось, как однажды она чуть не потеряла его. Они вместе пошли на кладбище посадить цветы на могилу родителей. Вдруг он начал хныкать, жалуясь, что у него болит животик. Был жаркий июльский день, а он весь дрожал от озноба.
Объятая ужасом, она ухаживала за ним днем и ночью, по капле вливая в него свою энергию, пытаясь отогнать от малыша тень смерти. Когда доктор, печально покачав головой, признался, что ничем не может помочь, она с неистовым отчаянием прижала к себе распухшее тельце маленького Бартоломью, умоляя господа сохранить ему жизнь. Она не знала, чего боялась больше: потерять брата или остаться совсем одной. Вся в слезах, она молилась и давала обет господу, что будет неустанно заботиться о брате, вырастит его хорошим человеком, как об этом мечтали мама с папой. Только бы он выжил…
С того момента вся ее жизнь полностью была посвящена заботам о Бартоломью. Она старалась удержать его подле себя в полной безопасности, но, видимо, слишком стесняла его волю. И вот он ускользнул от нее…
Обернувшись шалью, Эсмеральда подошла к окну и отдернула занавеску. Городок Каламити дремал в лунном свете — крошечный островок цивилизации в безбрежных просторах дикого края. Почти все окна были темными, только в мансарде дома напротив горела одинокая свеча.
Зачарованная ее мигающим пламенем, Эсмеральда прижалась лбом к стеклу. Интересно, спит ли уже мистер Дарлинг? Она представила его под ветхим одеялом, поверх которого уютно устроилась мурлычущая кошка.
Эсмеральда задумчиво смотрела в окно, из которого хорошо было видно заведение мисс Мелли. Вдруг дверь его распахнулась, и на улицу, спотыкаясь, вывалился пьяный ковбой, таща за собой упирающуюся женщину. Она вырвалась из его объятий, но он опрокинул ее на спину прямо на пыльной дороге и набросился на нее, как дикое, разъяренное животное…
Она отпрянула от окна, чувствуя, как загорелось лицо от беспомощного негодования. Когда она снова решилась выглянуть, женщина уже исчезла, а ковбой, сильно покачиваясь, двигался к салуну. Она перевела взгляд на окно со свечой. Именно это окно не давало ей покоя.
«Тебя совершенно не касается, как мистер Дарлинг проводит ночи, — размышляла она, — пока дни он посвящает поискам твоего брата. Когда Бартоломью найдут… можно будет просто пересмотреть условия их договора».
Эсмеральда всегда гордилась своим умением торговаться. Когда умерли родители, в их скромный домик, как стая прожорливых грифов, слетелись кредиторы, требуя немедленной уплаты долгов отца. Испугавшись, что они вызовут констебля и ее с Бартоломью отправят в приют для сирот, она пустила в ход свое искусство уговаривать и в результате заставила их убраться вон. Она никогда не просила милостыню и не воровала, но всегда соблюдала золотое правило: не платить и десяти центов в понедельник. Науку поведения с кредиторами она постигла в совершенстве.
Однако ее мучило опасение, что с Билли Дарлингом договориться будет непросто.
— Хороших сновидений, мистер Дарлинг, — прошептала она, опуская занавеску.
Через минуту в его окне мелькнули какие-то тени. Свеча погасла.
Билли проснулся в темноте от ощущения холодного прикосновения «кольта» к своему виску. Он машинально нащупал свое оружие, и в этот момент получил сильный удар в челюсть. Во рту почувствовался металлический привкус крови. Их было не меньше четырех. «Могли бы захватить и пятого», — мрачно подумал он с ледяной усмешкой, которую они не могли видеть в темноте.
Будучи самым младшим в большом семействе Дарлинг, он выжил только благодаря тому, что рано научился драться. И сейчас это искусство пригодилось ему. Он ловко заехал ногами в пах одному из нападавших. В темноте раздались мучительные стоны и проклятия. Он подумал о кошке. Ее не было слышно. Видно, забилась под кровать. Но тут как раз раздалось ужасное мяуканье: видимо, кто-то из напавших наступил ей на длинный пушистый хвост. И тогда Билли по-настоящему разъярился.
Он начал молотить руками с дикой силой, попадая по чьим-то головам и плечам и остановился только тогда, когда им удалось связать ему руки за спиной и надеть на голову мешок. Они бесцеремонно потащили его, стукнув головой об стену, когда он попытался вырваться. Густой запах навоза и сена, смешанный с запахом упряжи лошадей, проник сквозь густую дерюгу мешка, и Билли сообразил, что они притащили его в конюшню.
Когда с него стащили мешок, он слизнул кровь, запекшуюся в углах рта, и, подняв голову, увидел человека, стоящего перед ним.
— Уинстед, — узнал его Билли. Тот расплылся в широкой улыбке и коротко кивнул.
— Дарлинг!
Седеющие волосы Уинстеда были разделены посередине аккуратным пробором и тщательно зачесаны назад. На смуглом лице поблескивали непроницаемые, как черные угольки, глаза. Его одежда была в полном порядке: туфли начищены, складки брюк заглажены, новый полосатый сюртук выглядел почти элегантно. Под мышкой он держал кожаную сумку.
Из всех начальников полицейских участков, с которыми Билли приходилось иметь дело, Уинстед в наибольшей степени заслужил его презрение. И одновременно его уважение. Во время войны Уинстед служил полковником объединенной армии, и Билли всерьез сожалел, что в то время был слишком молод, чтобы столкнуться с ним на поле боя.
