— А— а— а.. — застонала Таня.
— Господи, вы живы? — взмолился Рощин.
С первого этажа на второй, в кабинет, поднималась крутая, под сорок пять градусов лестница. С нее Таня и скатилась, когда резко распахнув, открывавшиеся наружу двери, Андрей шагнул ей навстречу.
— Танечка, что с вами? Что, милая?
— Вызовите скорую.
— Господи… — дрожащими пальцами Рощин набрал номер. — Примите вызов. Несчастный случай. Женщина упала с лестницы. Да? Жива. Разговаривает. Стонет…Скорее, пожалуйста.
Скорая диагностировала множественные ушибы, перелом правой стопы и легкое сотрясение мозга.
— Хорошо отделались, — буркнул врач. — Акт составлять будем?
— Какой акт? Зачем? — удивилась Таня.
— Мало ли… — не утерпела пожилая фельдшерица, — вдруг захотите в суд подать на своего приятеля… — она кивнула на Рощина.
— Вы, что же думаете, будто я столкнул ее с лестницы? — Рощин вспыхнул от возмущения.
— Не надо никакого акта, — жертва насилия вымученно улыбнулась. И попросила, — дайте лучше моему приятелю сердечное. А то, не ровен час, в обморок упадет.
Рощин и в правду чувствовал себя ужасно. Пальцы дрожали мелкой истеричной дрожью, горло раздирал шершавый, похожий на наждак, кашель. «Господи, я ее чуть не убил…» — крутилась в мозгу страшная мысль.
— Будем госпитализировать. Собирайтесь.
Из больницы Андрей позвонил Валентине. Та примчалась немедленно, побеседовала с врачом, объявила:
— Ты ее чуть не убил! Что будем делать?
— Все что надо, — быстро ответил Рощин.
— Это долгая история, — напомнила сестра.
— Долгая, так долгая, — кивнул Андрей, переступая порог палаты, куда положили Таню.
— Ситуация такова: — Валентина по обыкновению перехватила инициативу, — дней пять придется провести в больнице, потом месяц-полтора в гипсе.
Татьяна протестующе замотала головой.
— Это невозможно. Я не могу оставаться в больнице. У меня дома дети. Одни. Я только забрала их от мамы и не успела оформить в садик.
— Может быть, кто-то из родственников или знакомых возьмет детей к себе?
— Некого просить. Мама сейчас болеет, остальные работают.
— Что, — Валя приняла огонь на себя. — Тогда дети побудут пока у меня. Дальше разберемся. Давайте ключи и говорите адрес.
— Я позвоню соседке, она откроет квартиру и объяснит все ребятам.
Уже через час Рощины беседовали с приятной симпатичной женщиной лет сорока-сорока пяти, Валерией Ивановной.
— Я бы присмотрела за детворой, но у меня работа, — объяснила она. — И как раз сейчас аврал.
— Все в порядке, — Андрей нетерпеливо постукивал носком туфли. Ему не терпелось увидеть, как Татьяна живет.
Оказалось, очень плохо. Перегороженная гипсовой стеной однокомнатная хрущовка производила тягостное впечатление. Особенно неприятно, было смотреть на детей. Мальчик лет пяти, Никита, и девочка поменьше, Маша, сидели на диване покорно сложив маленькие ладошки на коленях и, казалось не замечали, ни убогой обстановки вокруг, ни пьяного храпа басовитыми раскатами наполнившего все помещение.
— Они так целый день и проводят взаперти? — Не утерпела от вопросов Валентина.
— Да, если не в садике, — коротко ответила Валерия Ивановна.
Шкаф, стол, два стула, зеркало на стене — Рощин, сцепив зубы, перебирал взглядом предметы в комнате и, пока Валерия Ивановна собирала нехитрые детские пожитки, с трудом сдерживал брезгливую гримасу. Уходя, он заглянул в соседний закуток. На полу, на грязном матрасе лицом вниз лежал пьяный до бесчувствия мужик. Андрей шепотом выругался: «Тварь, ублюдок…» и пожалел, что не может, не имеет права, врезать придурку, как следует.
— Она с ним в разводе, — сказала Валя в машине.
— Очень хорошо… — буркнул Андрей и улыбнулся Никите. — Ну, что, приятель, поехали?
— Поехали, — согласился мальчик. Девочка промолчала и, на всякий случай, теснее прижалась к брату.
На следующее утро Валентина сообщила Тане:
— Андрей принял решение. В порядке компенсации все издержки по ситуации он берет на себя. Так что выздоравливайте и ни о чем, ни тревожьтесь.
— Мне неловко, — Таня была смущена. В первую очередь тем, что Рощины увидели опухшую физиономию Генки, перегороженную однокомнатную квартиру, нищету, запустение. Эту постыдную часть биографии она всегда тщательно скрывала. Во-вторых, дети. Чтобы ребята вернулись в садик, надо было собрать кучу справок. Пока шла волокита, пятилетний Никита и двухлетняя Маша сидели взаперти дома. «Как звери в клетке, — Таня не смела поднять смущенный взгляд на правильную и строгую Валентину. — Что теперь Рощины обо мне подумают? Сволочь, скажут, а не мать. Настоящая садистка».
— Оставьте церемонии. — махнула рукой Валентина. И сердито добавила, — Я знаю, чего вы боитесь. Вам кажется: крутые навороченные Рощины, увидев вашу бедность и неустроенность, побрезгуют вами? Зачем им нарядным и преуспевающим секретарша с проблемами? Да?
Татьяна, отвернув лицо к стене, молчала.
— Зачем Рощиным с вами возиться? Пройдет день-другой, страсти улягутся и они выкинут вас на улицу, всучив пару стодолларовых купюр? Да?
— На вашем месте так поступили бы многие.
— Многие? Не преувеличивайте. Богатство — не свидетельство о подлости. А бедность — не гарант честности. На самом деле никто не знает, что сделает в трудную минуту. Иногда добрые и порядочные предают при первой возможности, а завзятые эгоисты, напротив, протягивают руку помощи. Так что не надо подозревать нас в подлости. У вас для этого нет оснований. Хорошо?
Таня кивнула.
— И не надо стыдиться того, в чем вы не виноваты. Это не вы — опустившийся алкоголик. Вы честно работаете, и растите детей. Вам не за что краснеть.
— Он был пьян? — поникла Таня.
— Да.
Как и следовало ожидать: Генка сорвался. Котлеты и беседы не помогли.
— Вы любите его? — спросила Валентина Петровна.
– Я мечтаю его убить… — Каменное безразличие, прочно обосновавшееся в сердце, вдруг рассыпалось в прах. — Я даже знаю, как это сделать, — зачастила Таня нервной тихой скороговоркой. — Надо добавить в бутылку водки растворитель. Симптомы будут такие же, как при алкогольном отравлении, зато летальный исход гарантирован. Через два часа он сдохнет.
— А если вас разоблачат? — глядя на возбужденное лицо и горячечные глаза, Валентина не посмела читать нотации.
— Пусть. Лучше тюрьма, чем рядом с ним.
— А дети?
— Мама их не бросит. Впрочем, это только мечты. К сожалению.
Валентина Петровна согласно наклонила голову. Стоило переступить порог клетушки, служившей Тане жильем, стоило увидеть перепуганные глазенками малышей, услышать пьяный безудержный храп за стеной, как ненависть захлестнула сердце. Напрасно Таня смущалась убогим бытом. Напрасно мучила себя мыслью, что вынуждает респектабельную благополучную даму пачкаться в житейской грязи. Дама знала почем фунт лиха. Первый муж Валентины пил как сапожник, потом Андрей стал прикладываться к рюмке.
— А может вашего супруга стоило закодировать?
— Не получилось. Он сорвался.
— Андрей дважды срывался. На него свалились в одночасье слава и деньги, он растерялся и загулял. Дважды кодироваться. Потом взял себя в руки и теперь не берет в рот ни капли.
— А как он прореагировал на все что вы увидели?
Таня закрыла глаза. Андрею не следовало знать о ее унижении.
– О, ваш неприглядный быт произвел на моего братца впечатление. — Валентина улыбнулась. — И это хорошо.
— Почему? — удивилась Таня.
— Потому что завоевывать вас он не станет. Не та порода. А вот спасать будет с удовольствием.
— Что вы такое говорите.
— Правду, моя милая. Если я не ошибаюсь, а в отношении Андрея я еще ни разу ни ошиблась, мой братец наконец-то увлекся по-настоящему. Так что вы сломали ногу очень кстати.
— То есть?
— Вчера я выслушивала творческие планы Андрея Петровича и смею уверить, он ничуть не опечален, необходимостью ухаживать за вами и заботиться о малышах. Напротив, я бы сказала, он рад.
— Вы говорите так, будто я и дети — новые игрушки для Андрея.
Рощина весело расхохоталась:
— Милая девочка, все мы игрушки друг для друга. Психология утверждает, что любые отношения — лишь способ получить удовольствие. Иногда, нормальное, иногда, извращенное. Но что поделаешь, для мазохиста страдание, как торт для сладкоежки.
— Неужели, вы полагаете, что я специально превратила свои отношения с мужем в кошмар?
— Скорее всего. Во всяком случае, я могу привести с десяток причин, по которым вам выгодно мучиться. Хотите?
— Да.
— Вы, таким образом, наказываете себя за неправильный выбор или какую-то старую вину. Или оправдываете свою трусость и бездеятельность. «Если бы не муж, а бы», — этот девиз — классное оправдание, позволяющее сидеть у разбитого корыта и ждать у моря погоды.
