Их встреча произошла в Подольске, в старинной крепости, которая буквально со дня взятия города была отдана разведывательно-диверсионному отряду фон Штубера с условием, что тот поможет в борьбе с партизанами, с опасной быстротой размножавшимися по окрестным лесам. Полковник не только поддержал план Штубера, но и предложил рассредоточить таких юных агентов по регионам. На первом этапе это должны быть: балтийский (в районе Ленинграда), крымский, московский и киевский регионы. Мало того, он заявил, что специалисты абвера уже работают над подбором этих кандидатов, разрабатывают основы сотворения их легенд и условия подготовки. Правда, их готовят для разведывательной работы в тылу русских уже сейчас, во время войны, в качестве несовершеннолетних агентов. Но ведь ничто не мешает изменить предназначение этих курсантов.
Взамен, от имени Канариса, он просил Штубера о внедрении в состав его отряда СД «Скиф» двух агентов абвера, которые бы не только оперативно давали сведения о ситуации в ближних тылах войск, но и создавали сеть «оккупационной» агентуры военной разведки. Причем о присутствии этих агентов в «Скифе» не должны были знать ни в самом отряде, ни в руководстве Главного управления имперской безопасности.
Именно тогда, в ходе общения с полковником Сиверсом, барон сумел уяснить для себя, насколько глубоки и опасны разногласия, существовавшие между Гиммлером и Канарисом, между разведывательно-диверсионной службой СД и абвером[19].
Впрочем, все это – уже детали. Важно, что буквально месяц спустя человек Сиверса доставил в Степногорск, в который отряд барона перебазировали в виде десанта, четырнадцатилетнего Георга Доланда, выступавшего под именем Николай Безроднов.
* * *
Отряд Штубера забросили в этот городок ночным десантом, чтобы захватить узловую железнодорожную станцию со всеми скопившимися на ее запасных путях эшелонами. Таким образом, диверсанты «Скифа» должны были вывести из строя линию, связывавшую центральную часть Украины с Николаевским морским портом, а также дезорганизовать и проредить гарнизон города, облегчая захват его частями вермахта.
Во время этого ночного десанта Штубер, облаченный в форму советского офицера, был легко ранен в ногу. Причем случилось это как раз в те минуты, когда он приближался к дому давнего агента абвера Фонюргиной, чтобы укрыться в ее доме. Кто знает, как бы сложилась его судьба, поскольку как раз в это время русские принялись прочесывать городок, истребляя бойцов воздушного и танкового десантов, но рядом оказалась семнадцатилетняя санитарка местного госпиталя, представившаяся Евдокимкой и принявшая барона за своего. Она-то и помогла Штуберу уцелеть во время прочесывания, перевязала и, по его просьбе, довела до дома агента.
С хозяйкой дома Евдокимка была знакома плохо. Нелюдимая, всегда неопрятная с виду, Фонюргина появилась в городке года два назад, чтобы присмотреть за больной родственницей, от которой и унаследовала этот небольшой, как и сама хозяйка, неухоженный домик. В городке ее считали «полоумной сектанткой», которой, по слухам, такие же сектанты помогали одеждой и едой. Общаться же она пыталась только с преподавателем педагогического училища Анной Жерми, да и то крайне редко.
Вот и сейчас она встретила незваных гостей, стоя лицом к иконе в углу комнаты, и, кажется, даже не оглянулась.
– Наверное, вы немного знаете меня. Я – Евдокия Гайдук. Моя мать была завучем, а в последнее время – и директором школы, которая здесь неподалеку.
– Не знаю такой, – угрюмо ответила Фонюргина. – Ни тебя, ни матери. Чего тебе?
– Раненого командира нужно на несколько часов приютить, пусть отлежится. Фашистов уже отогнали, так что бояться нечего.
– В соседнюю комнату его, там лежанка, – сухим и жестким, почти мужским, голосом ответила старуха, усердно крестясь при этом. – Что фашисты, что коммунисты, все вы – отродье сатаны.
Когда, усадив раненого на лежанку в маленькой комнатушке, санитарка уходила, Штубер попридержал ее за руку и вручил кинжал, которым она несколько минут назад распаривала его штанину.
– Это тебе, на память от старшего лейтенанта Волкова. У пленного немецкого офицера отнял. Кстати, на конце рукояти – родовой герб его бывшего хозяина, барона фон Штубера.
– Даже так, барона?!
– Не забудь – фон Штубера. Возможно, когда-нибудь этот кинжал спасет тебе жизнь, красноармеец Евдокия Гайдук.
– У нас, в полевом госпитале, мы называем друг друга «госпитальерами».
– Чудное наименование. Вы хотя бы знаете, что «госпитальерами» называли себя рыцари-крестоносцы, основавшие в Иерусалиме свой первый в мире рыцарский орден? И что назывался он именно так – Орденом госпитальеров?
Лишь со временем, когда его отряд «Скиф» уже базировался в Степногорске, барон выяснил, что Евдокия не однофамилица, а племянница майора-энкавэдэшника Гайдука. И что вскоре после отхода ее госпиталя Евдокимка станет бойцом батальона морской пехоты. Здесь же фронтовая рулетка свела его и с «подпольной» графиней Анной фон Жерми. Но это будет со временем, а пока что…
Как только санитарка ушла, Фонюргина восстала в освещенном утренним солнцем проеме двери и, ни слова не произнося, сурово уставилась на привалившегося к стене офицера.
– Честь имею представиться: оберштурмфюрер СС…
– Вы уже представились, барон фон Штубер, – процедила старуха, переходя на немецкий. – Во время обмена любезностями с этой юной коммунистической стервозой.
– В таком случае приведите себя в порядок, баронесса фон Юрген, – слегка улыбнувшись, окинул оберштурмфюрер фигуру женщины иронично-презрительным взглядом. – Спектакль с переодеванием и преждевременным старением окончен.
– Он будет окончен, когда германские войска войдут в город, – вскинула подбородок баронесса. – А пока этого не произошло – поскольку десант ваш разбит, а основные силы вермахта топчутся у западных окраин, – моя внешность служит лучшей защитой от всякого, кто вознамерится войти на территорию усадьбы. Могу напомнить вам, оберштурмфюрер, что в перечне конспиративных приемов этот называется «щит брезгливости».
– По-моему, на сей раз вы со своим «щитом брезгливости», баронесса, явно переусердствовали.
– Зато я до сих пор здесь и служу рейху, а сотни моих коллег-чистоплюйчиков давно кормят червей или же томятся, от неволи и безысходности, по чекистским подвалам.
А на следующий день, когда в город уже входили передовые подразделения вермахта, барон определил для себя: именно она, «стойкая абверовка» баронесса фон Юрген, – с ее жильем, настоящими документами, специфическим имиджем и нацистскими убеждениями, – способна создать ту базу, на которой предстояло взращивать Южного Странника. Разве что стоило привести ее в более или менее божеский вид. Как раз об этом решении фон Штубер тут же уведомил радиограммой полковника Сиверса.
Реакция была немедленной: уже через неделю на ближайшем полевом аэродроме приземлился гонец из Берлина, который, вместе с солидной суммой в советских рублях, германских марках и трофейных золотых изделиях, привез жесткий приказ: баронессе фон Юрген не рассекречиваться, оставаться в роли, вести внутреннюю разведку на оккупированной территории, ждать гостей. Силами активизировавшихся местных сектантов и привлеченных ими мастеров, дом Фонюргиной был отремонтирован, расширен за счет пристройки и просторной «зимней» веранды. Еще через какое-то время они же восстановили флигельную летнюю кухню и обвели усадьбу каменной оградой.
В городке все эти работы особого удивления не вызывали, поскольку сорокашестилетняя «старуха» сразу же объявила, что завещает свой дом «Церкви Христовой», да и мастеровой люд был рад хоть какому-то приработку. Причем никто не заподозрил, что все эти работы оплачивались из фондов абвера. Как не удивились и появлению в ее доме прибившейся из Каменец-Подольского, что на границе с Западной Украиной, заместительницы директора детдома, с единственным его уцелевшим тринадцатилетним воспитанником-заикой Николашкой Безродновым.
Остальные воспитанники, педагоги и работники погибли – кто во время бомбежки детдома, кто при попытке эвакуироваться; или же были расстреляны карателями. Детдом-то выдался необычным: основную часть его воспитанников составляли дети погибших армейских командиров, офицеров-чекистов и милиционеров, а также направленных до войны в Западную Украину партийных работников. А все сотрудники были отставниками или членами семей военнослужащих.
Перед самой войной девятнадцатилетняя Людмила Савельева – дочь майора НКВД, выпускница педагогического училища и студентка-заочница учительского института, в самом деле была назначена заместителем директора детдома. Причем назначение это «странным образом» совпало по времени с присвоением ей звания младшего лейтенанта НКВД.
