– Этот парень, Странный Джон, и его команда одарены невероятной силой. Для европейца она непостижима. Но меня не проведешь – я испытал ее на своей шкуре. Поверьте мне, они не мальчики и девочки, а дьяволы. Если сохранить им жизнь, они погубят нас. И мир будет принадлежать им, а не нам.
Парламентеры отбыли, и заинтересованные страны решили сбросить на остров десант и расправиться с мутантами путем герильи note 22.
Странный Джон имел возможность отразить атаку фотонным оружием (он изобрел нечто вроде лазера), но, обсудив последствия, колонисты отказались от сопротивления, рассудив, что «покоя не будет, пока мы не покорим весь мир», а это займет много времени и «развратит наши души». Потому юные мутанты направили сплоченный умственный удар на атомную электростанцию и взорвали остров…
– Дон, прочти это, – попросил я, положив перед ним книгу.
Мысленно я развернул перед ним пугающие глубины личности героя: холодную безнравственность, противоречившую всему, что нам проповедовали, безысходное одиночество и пессимистический взгляд на обычных людей в сопоставлении с всесильным суперинтеллектом.
Дон отказался: мол, у него нет времени забивать себе голову всякой старомодной чушью (книга вышла в 1935 году, да к тому же автор – англичанин). Я возразил, что дело не в сюжете, а в том, как писатель изображает нам подобных. Я долго уговаривал его и в конце концов добил. Дон корпел над романом недели две, все это время тщательно скрывая от меня свои мысли, и в конце концов заявил:
– Мы не такие.
– Что значит – не такие? Ну да, мы не гении, нам не светит миллион долларов на бирже, мы не способны изобрести фантастическое оружие и основать колонию на далеком острове… Но даже то, что мы умеем, может насторожить других людей, показаться им опасным. Я имею в виду в первую очередь не психокинез, а принуждение. Тебе оно лучше удается, так что ты должен меня понимать.
– Подумаешь, дело большое – обыграть ребят в хоккей или вытянуть у дядьки несколько центов, когда он на взводе!
– А девчонки? – напомнил я.
Он только хмыкнул, сунул мне книгу и повернулся спиной.
Донни, Донни, мысленно окликнул я, подумай, если другие узнают, они возненавидят нас так же, как Странного Джона!
А ты сделай так, чтобы они не узнали, ответил он.
Долгое время мы с братом отставали от сверстников в физическом развитии, зато, окончив начальную школу, стали расти как на дрожжах. Дон был гораздо красивее и здоровее меня; его горящие зеленые глаза пронзали всех насквозь, точно лазерные лучи, – в обиходе такой взгляд называют магнетическим, а если добавить к нему инстинктивное владение принудительной метафункцией, то и впрямь перед ним было трудно устоять. В четырнадцать лет Дон Ремилард прослыл неотразимым и бессердечным берлинским Казановой: девчонки сходили по нему с ума. Я же был его бледной копией, карикатурой. Рядом со стройной рослой фигурой брата я выглядел долговязым и нескладным. У него были иссиня-черные вьющиеся волосы, как у известного эстрадного певца, у меня – торчащие во все стороны патлы. От его гладкой кожи оливкового цвета, ямочки на подбородке, тонкого орлиного профиля глаз нельзя было отвести, а меня замучили прыщи и гайморит, к тому же разбитый на хоккее нос неправильно сросся.
Если тела наши выросли до мужских размеров, то умы пошли еще дальше. Дона раздражали мои комплексы, моя застенчивость, мое книгочейство. В средней школе я отлично успевал по гуманитарным дисциплинам и вполне сносно – по техническим. Успехи Дона в учении были скромнее, но это не уменьшало его популярности, поскольку пробелы в знаниях он компенсировал достижениями на хоккейных площадках и футбольных полях, показывал чудеса психокинеза и принуждения.
Он пытался подковать меня еще в одном распространенном виде спорта – обольщении женского пола, – но безрезультатно. Я не мог побороть замкнутости, какой у Дона отродясь не бывало. Желания, разбуженные притоком мужских гормонов, бередили мне душу не меньше, чем подавляемые метафункции. Поскольку в воскресной школе нам проповедовали греховность «нечистых действий», я терзался угрызениями совести, когда бывал не в силах противиться соблазну вручную разрядить сексуальное напряжение. Я нес бремя «смертного греха», пока не осмелился исповедаться в своем грехопадении отцу Расину. Но мой добрейший духовник оказался человеком гораздо более передовых взглядов, нежели большинство его собратьев из католического духовенства того времени; он все мне объяснил прямо, доходчиво и во многом облегчил мои страдания.
– Стало быть, сестры говорят, будто подобными действиями ты навлечешь на себя проклятие Господне? Но это не так, сын мой, ибо все мужские тела сотворены одинаково и каждый отрок, вступающий в пору зрелости, прибегает к упомянутым действиям. А кому они приносят вред? Никому. Разве что самому отроку, и то лишь в том случае, ежели они становятся наваждением – как часто бывает, когда мы отрешаемся от прочих земных утех. Помни, что твой долг перед Господом Богом заботиться не только о душевном, но и о телесном здравии. Иными словами, нечистые действия порой необходимы, и уж никак нельзя причислять их к смертным грехам, поелику прегрешения твои невольны, покуда не отягчают страданием тело и душу твою. Намного предосудительнее обман учителей или добрых сородичей твоих, нежели естественные позывы плоти. Отпускаю тебе содеянное тобою, помолись и ступай с миром!
Когда в 1961 году мне исполнилось шестнадцать, я чуть приоткрыл створки своей раковины, иначе говоря, познакомился в библиотеке с тихой миловидной девочкой по имени Мари Мадлен Фабре. Наши встречи были более чем целомудренны. Она, как и я, обожала научную фантастику. Мы часто бродили по берегу реки Андроскоггин, протекавшей к северу от целлюлозно-бумажной фабрики, не замечая запаха сероводорода и любуясь зеркально-темными водами, полыхающими осенними кленами и невысокими, но живописными горами, что обступали нью-гемпширскую долину. Мари Мадлен научила меня наблюдать повадки птиц. Я выбросил из головы Странного Джона и уже не реагировал на братнины насмешки над моей сексуальной неопытностью.
Нас, детей, в доме осталось пятеро: Дон, я и младшие двоюродные – Альбер, Жанна и Маргарита. Но в тот год на Рождество мы праздновали воссоединение семьи Ремилардов. Родственники съехались со всего Нью-Гемпшира, Вермонта и Мэна, включая шестерых детей дяди Луи и тети Лорен, которые обзавелись семьями и разъехались. Старый дом на Второй улице наполнился прежним веселым гомоном. После Всенощной мы устроили традиционный пир: вино, кленовые леденцы, тартинки, бисквиты и пироги с начинкой из жирной свинины. Малыши пищали и носились как оголтелые, а потом заснули на полу среди разбросанных подарков и цветных оберток. Догорали свечи на елке, женщины обносили всех угощением. Старые и молодые пили стакан за стаканом. Даже хрупкая седовласая тетя Лорен слегка захмелела. Все в один голос твердили, что нет ничего лучше, чем снова собраться под одной крышей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
