Купец то и дело останавливается перед портретом Лоренсо. Внезапно он спрашивает Гойю:
— Это уже закончено?
— Еще сохнет.
— Монах тебе заплатил?
— Нет. Пока нет.
— Ты ему доверяешь?
— В чем? В том, что касается оплаты?
— Да. Ты уверен, что он располагает средствами, чтобы с тобой рассчитаться?
Гойя не отвечает. Он слегка пожимает плечами. Можно ли ожидать, что клиент не заплатит? Художник уже назначил ему цену, но не говорит об этом Бильбатуа. Лоренсо должен вручить ему всю сумму, когда придет выбирать раму и забирать картину, дня через два-три. Да, он доверяет ему, отвечает Гойя.
Томас спрашивает:
— Сколько он тебе за это даст?
Около десяти дней спустя, примерно в середине апреля Лоренсо отправился в мастерскую Гойи. Он остановился перед завершенным портретом — художник известил его об этом запиской — и долго смотрел на него, прежде чем промолвить тихим мягким голосом:
— Странно. Если бы я встретил этого человека на улице, то не узнал бы его.
— А я бы узнал, — заметил Гойя.
— Мы никогда не видим себя в истинном свете, — продолжал монах. — Предположим, что я таков.
— Этот человек, — спросил художник, — доведись вам столкнуться с ним на улице или где еще, что бы вы о нем подумали? Он бы вам понравился?
— Трудно сказать. Я бы остановился, чтобы с ним поговорить. Ответил бы, заговори он со мной. Постарался бы оказать ему услугу. И думаю, да, думаю, он внушил бы мне доверие. Не могу только сказать, по душе ли он бы мне пришелся.
Лоренсо немного помолчал, пристально глядя на свои нарисованные глаза, а затем сказал:
— Мне нравится его изображение. В этом я уверен. Мне нравится манера, в которой написан портрет.
— Тем лучше, — произнес Гойя.
— Зритель смотрит на него и видит только лицо, точно выскакивающее из сутаны, словно она его породила. Живая плоть посреди ткани. Мне нравится это сочетание белого и черного, эта простота. Глаза и рот — единственные украшения, деяние Творца, в то время как сутана — плод человеческого труда. Поистине изумительная работа.
— Спасибо. А теперь не хотите ли, чтобы я показал вам несколько рам?
— Очень хочу. Только без завитушек и позолоченного дерева, если можно. Что-нибудь простое и прочное.
— Очень хорошо.
Гойя принялся искать в одном из уголков мастерской куски рам, какие-то образцы. Пока он там шарил, Лоренсо довольно долго неподвижно стоял перед полотном, как перед неожиданно появившимся зеркалом. Возможно, он думал об иконоборцах, еретиках, когда-то пытавшихся уничтожить все иконы — они утверждали, что кощунственно придавать Богу низменный, человеческий облик. Но ведь Бог и сам предстал в облике человека! — возражали отцы церкви. Это он подал нам пример! Да и в любом случае нет ничего предосудительного в изображении человека, сотворенного по образу и подобию Господа!
Эти доводы были бессильны убедить разрушителей. Пришлось взяться за оружие и в очередной раз истребить заблудших овец.
Лоренсо полез в карман, вероятно, чтобы достать деньги, и произнес с улыбкой:
— Ну вот и хорошо, руки не понадобились. Не говоря о том, сколько я сэкономил.
Монах вынул из кармана черный кошелек в тот миг, когда Гойя вернулся с двумя образцами рам. Художник сказал ему:
— Нет-нет, не стоит. За картину уже заплатили.
— То есть?
— Некто дарит вам ее.
— Кто же? Вы? Вы не хотите, чтобы я платил?
— Нет-нет, не я, а кто-то другой. Я уже получил деньги. Выбирайте раму, и через четыре дня я вам ее пришлю. За раму тоже заплачено.
— Что вы хотите сказать? Кто заплатил?
— О, кто-то, кто может себе это позволить. Друг. Его имя — Томас Бильбатуа. Вы наверняка о нем слышали. Один купец.
Лоренсо на миг задумался.
— Бильбатуа? — переспросил он. Монах огляделся, очевидно, в поисках портрета девушки, на который он обратил внимание во время прошлого визита. Портрета на месте не было. Наверное, его забрали. Гойя прибавил, что торговец намерен принять участие в реставрации церкви святого Фомы, которая давно в этом крайне нуждается.
— Это церковь святого покровителя Томаса, это для него очень важно. Он попросил меня расписать стены и потолок. Сценами из жизни святого Фомы, по моему усмотрению. Я не возражал, вы же понимаете.
Лоренсо, застигнутый врасплох, размышлял. Фамилия Бильбитуа не была ему незнакома. Этого человека знал весь или почти весь Мадрид, ведь имена богачей всегда на слуху. К тому Же доминиканец, вероятно, заметил имя Инес среди протоколов десятков допросов, проводившихся с тех пор, как он взял это дело в свои руки. Хотя Касамарес не присутствовал на первом допросе девушки, он, конечно, помнил ее, хотя и смутно.
Монах спросил у Гойи:
— Этот купец, чего он ждет от меня взамен?
— Немного.
Гойя отошел ненадолго в соседнюю комнату и вернулся с портретом Инес. Он показал его монаху, осведомившись, узнает ли тот это лицо.
Лоренсо не забыл его. Он кивнул, по-прежнему сжимая в руке кошелек. Девушку зовут Инес Бильбатуа, уточнил Гойя. Да-да, это имя что-то говорило монаху. Несколько дней тому назад Инес получила повестку от Конгрегации в защиту вероучения, прибавил художник скороговоркой, как бы желая поскорее от этого отделаться. Она явилась по вызову в тот же день, и с тех пор ее близкие ничего о ней не слышали.
— Что она натворила? — спросил Лоренсо.
— Не знаю. Никто ничего не знает. Девушке только что исполнилось восемнадцать. Они как раз хотели бы выяснить, в чем ее обвиняют.
— У родителей нет никаких оснований для беспокойства, — заявил доминиканец. — За последние недели мы разослали большое количество повесток. Само собой разумеется, на это требуется время. Это естественно.
— Мой друг Томас хотел бы пригласить вас как-нибудь вечером. Вместе со мной. На ужин у него дома, без всяких затей. Чтобы вы поговорили с ним о дочери, разумеется. А также о работах в церкви. В любой вечер по вашему выбору. Чем раньше, тем лучше.
— Почему бы и нет?
Лоренсо оставался спокойным. То, что сказал ему Гойя, нисколько его не смущало. Он заглянул в свой черный кошелек и положил его обратно в карман, промолвив ровным голосом:
— Я не могу согласиться, чтобы этот торговец, с которым я незнаком, заплатил за мой портрет. Это недопустимо. Верните ему деньги, укажите мне сумму, и я вам ее пришлю. Сегодня я взял недостаточно денег. Но, если этот человек и впрямь желает внести свою лепту в реставрацию церкви, милости просим. Его щедрость будет оценена по достоинству. Передайте ему это. Мы сможем поужинать у него на следующей неделе.
— Не раньше?
— Нет. Раньше не могу.
Он медленно направился к выходу, прибавив:
— Не беспокойтесь из-за денег. Вы их получите.
— Вы не выбрали раму, — сказал Гойя.
— О, вы сделаете это лучше меня.
Инес держат в тесной одиночной келье. Узница, вновь одетая в синий балахон, в драных чулках на босых ногах, с шерстяной шалью, накинутой на плечи, сидит с обреченным видом на деревянной кровати, болтая ногами. Скоро месяц, как она находится в заточении. Напротив, на стене, висит распятие, всемирный символ скорби и смерти. На полу — кувшин с водой, глиняный стакан, ведро, накрытое крышкой, и немного соломы. На крошечном столике — несколько религиозных книг.
Девушка слышит звук отодвигаемого засова и видит, как открывается дверь. В камеру входит монах с открытым лицом. Он запирает за собой дверь и спрашивает, действительно ли она Инес Бильбатуа.
Инес кивает. Да, это она.
— Вы не должны бояться, — говорит Лоренсо, который впервые встречается с ней с глазу на глаз. — Я пришел посмотреть, могу ли помочь вам так или иначе.
— Да, — отвечает она, — вы можете. Конечно, можете. Наверняка.
Монах улыбается. Кажется, что в этом человеке нет ни малейшего недоброжелательства и даже строгости. С тех пор как Инес оказалась в застенках инквизиции, она впервые, наконец, видит улыбающееся внимательное лицо, незнакомца, проявляющего к ней интерес и желающего ей помочь. Она сразу же проникается к доминиканцу доверием.
— Что я могу для вас сделать? — спрашивает он.
— Я бы хотела вернуться домой.
— Понимаю, — говорит Лоренсо. — Прекрасно понимаю. Несомненно, вы туда вернетесь.
— Когда?
— Это уж не мне решать. Сожалею, но у нас здесь очень четкие правила.
— Но я призналась! — восклицает девушка. — Я покаялась! Я сделала всё, что от меня требовали!
— Вот именно, — замечает монах.
— Что — вот именно? На что вы намекаете? Что это грех?
— Какой грех?
— Признаться в том, что неправда, это грех?
Лоренсо, по-видимому, не совсем понимает, что она хочет сказать. Он просит девушку выражаться яснее. Она старается изо всех сил:
