– Бедный ублюдок еще дышит? – спрашивает он.
Блэк кивает, и Браунли изумленно качает головой.
Его опускают в люк и заносят в кают-компанию, где огромными ножницами срезают с него промерзшую одежду. Блэк подбрасывает в плиту угля и просит кока вскипятить воды. Они растирают его ледяную кожу гусиным жиром и закутывают его в полотенца, смоченные горячей водой. Но он по-прежнему не шевелится и не произносит ни слова; он еще жив, но пребывает в коматозном состоянии. Блэк остается подле него; остальные члены экипажа время от времени заходят в каюту, чтобы взглянуть на доктора или предложить дельный совет. Примерно около полуночи веки его начинают трепетать и глаза на мгновение распахиваются; ему дают бренди, которым он давится, выкашливая вместе с ним и струйку темно-коричневой крови. Экипаж уверен, что до утра он не протянет. Но на рассвете, обнаружив, что он еще дышит, его переносят из кают-компании в его собственную каюту.
Придя в себя, Самнер поначалу решает, что он опять оказался в Индии и лежит в духоте своей палатки на горе над Дели, а тяжелые удары льдин в киль «Добровольца» – это гул от разрывов артиллерийских ядер, обстреливающих передовые пикеты и бастионы. На мгновение ему кажется, что с ним еще не произошло ничего ужасного или непоправимого и он, как бы невероятно это ни звучало, получил второй шанс. Он закрывает глаза и снова засыпает. Открыв их вновь часом позже, он видит, что у его койки стоит Блэк и смотрит на него сверху вниз.
– Вы можете говорить? – спрашивает у него второй помощник.
Самнер несколько мгновений молча глядит на него, после чего отрицательно качает головой. Блэк помогает ему сесть и начинает кормить бульоном из чайной чашки. Вкус и тепло бульона кажутся Самнеру нестерпимыми. Уже после пары ложек он закрывает рот, позволяя горячей жидкости сбежать по подбородку ему на грудь.
– По всем канонам вы уже давно должны были умереть, – сообщает ему Блэк. – В гребаной воде вы пробыли три часа. Ни один нормальный человек не выдержал бы такого купания.
Кончик носа у Самнера и кожа под глазами почернели от обморожения. Он не может вспомнить ни льда, ни холода, ни страшной зеленоватой воды, зато прекрасно помнит, как перед тем, когда с ним случилось то, что случилось, он поднял голову и увидел, что небо над ним расчертили миллионы снежинок.
– Лауданум, – хрипит он.
И с надеждой смотрит на Блэка.
– Вы хотите мне что-то сказать? – спрашивает Блэк и наклоняется к нему.
– Лауданум, – повторяет Самнер, – чтобы унять боль.
Блэк кивает и достает медицинскую аптечку. Смешав опиум с ромом, он помогает доктору выпить снадобье. Оно обжигает Самнеру горло, и на мгновение тому кажется, что вот сейчас его стошнит, но каким-то образом ему удается подавить рвотный позыв. Разговор, пусть даже недолгий, утомляет его, тем более что он не понимает, кто он такой и где находится (хотя ему уже ясно, что он не в Индии). Содрогнувшись всем телом, он начинает молча плакать. Блэк вновь укладывает его на койку и укрывает грубым шерстяным одеялом.
Тем же вечером, за ужином в кают-компании, Блэк сообщает остальным, что судовой врач, кажется, пошел на поправку.
– Вот и отлично, – говорит Браунли, – но о шестом вельботе с этого момента можно забыть. Я не хочу, чтобы мою совесть тревожила смерть еще одного засранца.
– Это всего лишь несчастный случай, – холодно роняет Кэвендиш. – Он поскользнулся на льду в снежную бурю и упал в воду. Такое может случиться с каждым.
– Если хотите знать мое мнение, ему очень повезло, – сообщает Дракс. – Этот засранец должен был по праву утонуть или оказаться раздавленным льдами. Уже через десять минут нахождения в такой воде человеческая кровь густеет, а сердце останавливается, но врач каким-то чудом до сих пор жив. Наверное, родился в гребаной рубашке.
– В рубашке? – переспрашивает Блэк.
Браунли выставляет руку ладонью вперед.
– В рубашке или нет, – объявляет он, – но с этого момента я приказываю забыть о шестом вельботе. И пока мы, морские волки, будем охотиться на рыбу, врач будет оставаться в безопасности своей каюты, читать Гомера, оттягивать свой член или заниматься всем остальным, что взбредет ему в башку.
Кэвендиш выразительно закатывает глаза.
– Везет же некоторым, – говорит он.
Браунли окидывает его гневным взглядом.
– У врача имеются на судне свои обязанности, Кэвендиш, а у вас – свои. И все, закончим на этом.
Дракс и Кэвендиш вновь встречаются в полночь, во время смены вахты. Первый помощник отводит гарпунера в сторонку и настороженно оглядывается по сторонам, прежде чем заговорить.
– Собственно, он еще может откинуть копыта, – говорит он. – Ты видел, как он выглядит?
– На мой взгляд, он выглядит как ублюдок, которого трудно прикончить, – отвечает Дракс.
– Да, он гребаный везунчик, этого у него не отнять.
– Тебе надо было всадить ему пулю в башку, когда у тебя была такая возможность.
Кэвендиш в ответ лишь качает головой и умолкает, ожидая, пока мимо не пройдет один из шетландцев.
– Это бы не выгорело, – говорит он. – Браунли готов пылинки с него сдувать, да и Блэк тоже.
Дракс отворачивается, раскуривая трубку. В небе над их головами оживают перемигивающиеся звезды; снасти такелажа и доски палубы покрыты слоем иссиня-черного льда.
– Ладно. Сколько, по-твоему, может стоить его перстень? – интересуется Кэвендиш. – По моим прикидкам, никак не меньше двадцати гиней, может, даже двадцать пять.
Но Дракс лишь качает головой и презрительно фыркает, словно полагает, будто отвечать на такой вопрос ниже его достоинства.
– Это не твой перстень, – говорит он.
– И не Самнера тоже. Я бы сказал, что он принадлежит тому, в чьих руках окажется.
Дракс оборачивается к Кэвендишу и согласно кивает.
– Вот тут ты прав, – говорит он. – Так оно и есть.
* * *
В темноте каюты, придавленный тяжестью шерстяных одеял и медвежьих шкур, Самнер, трясущийся в лихорадке и слабый, как ребенок, спит, пробуждается и вновь засыпает. Пока корабль идет на северо-запад сквозь туман, бесконечный моросящий дождь и сильную зыбь, отягощенный двухфутовым слоем льда, который моряки скалывают шилом для заплетки каната и деревянными молотками, отравленный опиумом мозг Самнера снимается с якоря и невозбранно скользит то назад, то вбок по текучим и переменчивым пейзажам кошмаров, столь же пугающим и бурлящим неназываемой жизнью, как и зеленоватые воды Арктики, плещущие всего лишь в двенадцати дюймах деревянной обшивки от его головы. Он может оказаться где угодно, но мысли его, подобно железным опилкам, стремящимся к магниту, неизменно возвращаются в одно и то же место.