…Я делаю несколько глубоких вдохов, постепенно боль уходит, и неприятное чувство затухает.
Я вытягиваю шею и пытаюсь прочитать название книжки, которую Карл всюду таскает с собой. Я рассчитываю увидеть какое-нибудь сногсшибательное пляжное чтиво.
"Энциклопедия афоризмов", — читаю я, и меня передергивает. Читать такое на берегу Клопайнерзее?..
Мне опять становится плохо.
Господи, послало же мне провидение в приятели такого идиота!
Я мотаю головой, пытаясь привести мысли в порядок, встаю, беру книгу в руки и прочитываю название еще раз. Открываю книгу на странице, заложенной золотым галуном. Нахожу отчеркнутое ногтем предложение. Читаю: "Современные трубадуры пользуются не мандолинами, а автомобильными гудками. Стравинский".
Теперь я знал, что должен подарить Карлу на день рождения.
Игрушечную мандолину можно будет присмотреть в сувенирной лавке. Клаксонами были оснащены раритетные авто, на которых раскатывали местные шалопаи. При известной ловкости да под покровом ночи отвинтить их будет не
сложно…
**********
Не глядя, я опускаю руку в нагревшееся чрево пляжной сумки, роюсь в ней, нахожу толстую тетрадь и принимаюсь за чтение…
Эту драгоценную тетрадь, дневниковые записи отца, я обнаружил в старых бумагах, незадолго до отъезда, и решил взять с собой. Не тратить же невозвратные часы жизни на романы Кинга или Флеминга. Тем более что этих самых невозвратных часов, возможно, у меня впереди не так уж и много…
Глава 8
"В молодости я верил в свою счастливую судьбу — судьбу писателя. Я верил, что мне повезет. Я верил, что мне должно повезти. Боже, как я был наивен!
Я не знал, что везет тем, кто безоглядно верит в свой талант. Даже если таланта нет.
Я же не знал, есть у меня талант, или его у меня нет…
И потом, везет не тому, кто отсиживается в ожидании случая, а тому, кто хорошо научился работать локтями".
"Каждому полезно задуматься над тайной своего появления на свет. Если долго размышлять над этим, то может приоткрыться истина, которая неверующего моментально превратит в верующего человека. Мое появление на свет — это знак того, что Господь существует. И не о чем тут больше говорить…
Истина явлена каждому в самом начале, при рождении. Только мы проходим мимо этого, просто не замечая, что наше появление на свет имеет божественную природу".
"В коридоре крупного издательства я стал свидетелем такого разговора.
Некий молодой служащий, вероятно, редактор, не смущаясь присутствием посторонних, говорил автору:
— Ваш роман нас не устраивает.
У автора затряслись губы.
— Потрудитесь объяснить, — сказал он, с трудом сдерживая себя.
— У вас беден язык…
— То есть, как это — беден?!
— А так, беден, и все тут.
Было ясно, что редактор романа не читал, но надо же ему было что-то говорить…
Автор не сдается.
— А вы знаете, что словарный состав моих произведений 15 тысяч слов. Больше, чем у Лермонтова! Вдвое!
— Не знаю, не уверен. Да и гордиться тут нечем, — редактор брезгливо передернул плечами, — подумаешь, Лермонтов. Кто его сейчас читает?"
"…Я понял, что без помощи сильных мира сего мне не преодолеть редакционных барьеров. И тогда я обратился к своим старым друзьям, которых не видел много лет и которые за эти годы стали известными и влиятельными людьми.
Лучше бы я этого не делал!.."
Я вспомнил… Отец запирался в своей комнате, кому-то звонил, часами разговаривал, выходил из комнаты чрезвычайно оживленный, с раскрасневшимся лицом.
Несколько дней после этого у него бывало приподнятое настроение. Потом отец как-то сникал, глаза его потухали, он опять запирался в своей комнате и подолгу работал. Тогда из-за закрытой двери раздавались тяжкие вздохи. Иногда я слышал приглушенный голос: отец на слух проверял написанное.
Никто отцу не помог тогда…
А могли. Я уверен. Его проза стоила того.
Я перевернул страницу.
"Мне изредка снится один и тот же сон. Будто я убиваю незнакомого человека. Он пришел ко мне домой. И я тут же его убиваю…
Само убийство вроде уже позади… Потом… потом проходит некое время, и все это страшное — расчленение трупа и прочие гадости — тоже позади.
Но я помню, что расчленял труп, долго ножом соскабливал мясо с костей, а сами кости пилил ножовкой… потом все это сбрасывал в мусоропровод…
Мне непонятно, зачем я все это сделал… Взял и убил. Ведь могут узнать. Наверно, узнают. И что я скажу?
И — главное, я понимаю, что, убив, совершил непоправимую, необъяснимую глупость… Ужасно идиотское состояние, когда не знаешь, зачем ты это сделал…
Каждый новый сон прибавляет по мертвецу. В каждом новом сне убитые ранее припоминаются мне, и множится мое недоумение… И в то же время незнакомцы чем-то походят на меня. И мне кажется, что каждый раз я убиваю самого себя"
Глава 9
На этом месте я прерываю увлекательное чтение. Не по своей воле. Я слышу лающие звуки автомобильного мотора и скрип тормозов. Уже догадываясь, что это штучки Карла, я поворачиваю голову и вижу сверкающее лаком и никелем моторизованное чудовище с открытым верхом. А если быть точным, то совсем без верха.
На красном кожаном сиденье восседает сам Карл, картинно сжимающий рулевое колесо. Глаза его пылают опасным огнем. Ему не хватает перчаток с раструбами, кожаного автомобильного шлема и очков-блюдец. Похоже, он думает, что выглядит как автогонщик перед пробегом по пескам Сахары. Вот же фигляр!
Карл отрывается от руля, распахивает дверцу и выходит из автомобиля. Дивный автомобиль приковывает к себе праздные взгляды отдыхающих. Все развернулись и смотрят в сторону раритета, вынырнувшего из неких исторических глубин. Кто-то вытянул шею, кто-то привстал с кресла. Мне кажется, я слышу восторженные возгласы.
Карл, вертя на пальце ключи от зажигания, шаркающей походкой, виляя бедрами, направляется ко мне.
Я прищурился, представив себе, что Карл одет не в мятые шорты и рубашку без ворота, а в атласные пузырчатые штаны на вате и бархатный камзол. Тогда он стал бы походить на свой тайный идеал — на манновского Антуана Бурбона, всерьез полагавшего, что виляние бедрами входит в список непреложных атрибутов каждого истинного любимца женщин.
— Рент обошелся нам чрезвычайно дешево, — информирует меня Карл и с важностью поджимает губы. — Всего-то сто тугриков. В день.
— На мой взгляд, дороговато.
— Зато, посмотри, какая роскошная тачка. Не машина, а загляденье! Ни у кого такой нет. Теперь все девки федеральной земли Каринтия будут наши! Неужели тебя это не окрыляет?
— Окрыляет, окрыляет. Но у меня есть сомнения.
— Что такое?
— Где верх?
— Какой такой верх? — Карл заботливо осматривает моторизованное чудовище от хромированного заднего бампера до фигурки бизона на капоте. Он готов защищать прокатный автомобиль, словно лично собрал его из деталей детского конструктора.
— Не понимаю, — он крутит головой и повторяет: — Не понимаю, какой еще, к черту, верх?
— Какой, какой… Непромокаемый, вот какой!
— Никакого верха не было. Это такая модель.
— Мне кажется, это вообще не автомобиль.
— А что же это такое?
— Не может быть автомобиля без крыши.
— Других не было. Какой был, такой и взял.
— Признайся, за установку верха с тебя потребовали отдельную плату, и ты пожадничал!
— В общем-то, да…
— А если пойдет дождь?
— Мне говорили, что летом здесь не бывает дождей. А если и пойдет, то мне он не помеха. Это так романтично, мчишься навстречу восходу…
— Какой восход?! Ты спишь до двенадцати!
Карл негодующе замахал руками.
— …ветер развевает волосы, и струи дождя омывают разгоряченное лицо. Это же прекрасно, дурачина. Не понимаю, зачем тебе нужен какой-то прозаичный брезентовый верх?
— Я не сяду в эту рухлядь ни под каким видом, в отличие от тебя я не люблю мокнуть под дождем.
— Купишь себе зонт.
— Зонт?!
— Ну да, большой зонт.
— И буду, как ненормальный, разъезжать в открытом авто под зонтом?
