— Европа, мать ее! Не могут отполировать доски! Вот видишь? — говорит он и подносит щепку мне под нос. — Начало положено, заноза — это знамение! Это сигнал, что пора сматывать удочки.
Карл торопливо одевается.
— Только никуда не уходи! — предупреждает он и грозит мне пальцем. — Смотри же! Я скоро вернусь…
Размахивая руками и продолжая что-то бормотать, Карл уносится прочь.
Я смотрю на часы. До обеда еще далеко.
…У меня был выбор. Покончить со всем прямо сейчас, бултыхнувшись в мрачные глубины Клопайнерзее. Или вечером пойти с Карлом в ресторан.
Я выбрал последнее.
С самоубийством я решил повременить. Но размышления об этом привели к тому, что мне совершенно расхотелось обедать. Про себя я отметил, что мысли о смерти меня не ужаснули.
Столь же безучастно я мог размышлять о чем угодно. О правиле буравчика, например. Или о выборах президента Мозамбика.
По мере приближения к почтенным летам, я опираюсь на свой, обретенный в последнее время, опыт и уже не с таким, как прежде, ужасом думаю о смерти.
Возможно, эти внутренние перемены на самом деле — Промысел Божий. Чтобы я лишний раз убедился в существовании Господа.
А возможно, утрата страха перед смертью — это строгий и милосердный закон эволюции, которая не только следит за тем, чтобы я ходил прямо, как конногвардеец, но чтобы и в голове у меня был какой-никакой порядок. Чтобы под старость, перед смертью, которая вот-вот станет фактом моей маленькой персональной истории, я меньше страдал и привыкал к мысли о неизбежности смерти, как привыкают ко лжи или шуму за стеной.
Я чувствую, что со мной что-то происходит. Где-то в груди, очень-очень глубоко, зарождается тягостное ощущение, похожее на сосущее чувство голода и в то же время на смертельную тоску.
Это ощущение неторопливо переползает в голову, осваивается там, вызывая в памяти печальный деревенский пейзаж, виденный мною в детстве: кладбище с почерневшими от времени деревянными крестами и серенькую церковь на косогоре.
Неприятное ощущение усиливается, становится болезненным: кажется, что у меня отсасывают кровь из левого предсердия и перекачивают в мозг.
Я вижу, как страшные кресты с тошнотворным треском проваливаются сквозь землю, а церковь, оседая, медленно кренится и опрокидывается с косогора в овраг…
Опять на меня наваливаются воспоминания…
Глава 7
…Как-то одним пасмурным сентябрьским утром в квартире на Якиманке раздался телефонный звонок. Можно сказать, что именно с этого момента началась моя схватка со временем и пространством, то есть начались мои скитания по свету.
"Наконец-то мы вас нашли", — услышал я глухой голос.
И хотя в глубине души я знал, что могу дождаться такого звонка, мне стоило большого труда спросить равнодушным голосом:
"Кто говорит?"
"Оставьте… — незнакомец устало вздохнул. — Вы прекрасно понимаете, с кем говорите. Слушайте меня внимательно. Если вы будете вести себя благоразумно, вас никто не тронет. Мы не банда убийц и насильников. Уяснили?"
"Да", — ответил я. Язык плохо повиновался мне.
"Вам не остается ничего другого, как только вернуть деньги. То есть, расстаться с тем, что вам не принадлежит. Мы понимаем, что для вас это сделать будет нелегко, расставаться с деньгами всегда трудно. Но иного пути у вас нет. По нашим сведениям, замков во Франции вы не приобретали и за вычетом некоторых небольших сумм, которые вы соизволили самовольно потратить за эти два года, деньги находятся в целости и сохранности. Нас не интересует, где именно вы их храните. Главное, чтобы вы извлекли их оттуда и передали нам. Одно условие: известную вам сумму вы передадите нам в том виде, в каком взяли. Думаю, что одного дня вам хватит. Вы слышите меня?"
Я нашел в себе силы опять ответить "да".
Замков я действительно не приобретал. Да и черта-с два их сейчас приобретешь. Все они — до единого! — разобраны нашими соотечественниками, прежде жившими в коммуналках. А теперь не представляющими себе жизни без лакеев, собственного выезда и поля для гольфа.
"Не советую даже помышлять о бегстве. Мы вас нашли. Не скрою, это потребовало и определенных затрат, и определенных усилий… Ну, да Бог с вами, кто старое помянет… Но, учтите, шуток мы не потерпим, если вам каким-то чудом удастся улизнуть, найдем опять. И тогда, сами понимаете, разговор будет другим. Мы будем следить за каждым вашим шагом. Итак, до завтра".
Через пятнадцать минут меня не было дома.
Моя съемная квартира на Якиманке имела три выхода.
Одна дверь — парадная — выходила в подъезд, где на первом этаже за окошком сидела в кресле и дремала старая усатая консьержка.
Другая дверь через балкон вела на пожарную лестницу. Эти выходы — вернее, говоря конспиративным языком, отходы — легко "простреливались". Хотя, по большому счету, кавычки в слове "простреливались", несмотря на мирный характер разговора, были излишни.
Эти люди вряд ли будут церемониться с каким-то бывшим журналистом и разорившимся предпринимателем. Тем более что речь шла о двадцати миллионах. Итак, два вышеперечисленных варианта бегства исключались.
А вот третья дверь вела на свободу. И именно этой дверью я и воспользовался.
Дверь находилась в просторной комнате без окон и была прикрыта старым платяным шкафом, задняя стенка которого отходила в сторону, открывая отверстие, достаточное, чтобы в него мог протиснуться человек моей комплекции, снаряженный по-походному и имеющий во внутреннем кармане пиджака бумажник, раздувшийся от кредитных карт и нескольких паспортов на разные имена.
Должен отметить, что во все паспорта были вклеены мои фотографии. Но выглядел я там, как бы это сказать… очень и очень по-разному. На одной я был золотоволосым красавцем с голубыми глазами. На другой — очкариком с пышными усами. На третьей — солидным господином с черной эспаньолкой. На четвертой — бритым наголо детиной, с белозубой улыбкой во все лицо.
Я почти всегда прислушиваюсь к своему внутреннему голосу. И этот внутренний голос за день до неприятного звонка нашептал мне совет: как можно быстрей покинуть квартиру, ставшую мне укрытием с тех пор, как я переехал в нее из каморки-квартиры на Воздвиженке.
Но я промедлил. Хорошо, что у меня была третья дверь.
За дверью находилась внутренняя лестница, о которой, думаю, знало не так уж много людей. Но самое главное — об этой лестнице, наверняка, не знали мои враги.
Я же знал о ней с очень давних пор. Мой выбор квартиры не был случаен: он пал на нее из-за этой потайной лестницы.
Когда — после совершения убийства — я подыскивал себе убежище, то не сразу вспомнил об этой квартире, из которой некогда, в дни гулевой молодости, ретировался поздней ночью или, точнее, очень ранним утром.
История была стара, как мир, и была бы анекдотична, если бы в ней не фигурировали, кроме очаровательной хозяйки квартиры, еще и ее стокилограммовый муж-генерал, который неожиданно для меня и моей подруги вернулся из командировки.
Короче, я тогда благополучно и, слава Богу, без потерь ретировался из квартиры, оставив с носом рогатого генерала, который что-то, видимо, уже подозревал и решил неожиданно нагрянуть домой, чтобы застукать свою молодую жену "ан флагран дели".
В квартире на Якиманке давно не жили ни генерал, ни его ветреная супруга. И, на мое счастье, квартира сдавалась.
…Сразу после убийства Гаденыша я покинул место преступления и отправился к себе на Воздвиженку. Но пробыл я там недолго. Час, не более. Этого часа мне хватило, чтобы взять из дома все необходимое.
Я не сомневался, что те, кто заинтересован в возврате денег, начнут проверять всех, кто так или иначе был связан с покойным.
Сначала проверят его деловые связи, потом личные, интимные. Будут проверять, с кем покойный вообще имел какие-либо отношения. С кем спал. С кем дружил. Кого ненавидел. Кто ненавидел его.
Проверят всех. Будут проверять дотошно и профессионально. Будут проверять до тех пор, пока не доберутся до меня.
Поэтому мне нужно было исчезнуть. Конечно, тогда им сразу станет ясно, кто взял деньги. И начнутся поиски конкретного человека, то есть меня, Павла Базилевского.
Поэтому первым делом мне необходимо было сменить внешность, имя и дислокацию. И проделать все это надо было оперативно, без промедлений. Я понимал, что должен все время на несколько ходов опережать противника. Надо было сохранять фору, дистанцию, которая делала бы меня неуязвимым и недосягаемым.
