воспитатели быстро всех успокоили. Повариха, и та изучала его, будто достопримечательность какую. «Что, никогда залитого с пят до головы кровью человека не видели? Еще и в цепях? Ну что ж, любуйтесь, тетя, только побольше каши положите, иначе и вас зашибу! Мне, цыганенку, теперь терять нечего». Глеб потянулся за тарелкой вздутой ушибленой рукой.
На второй день новый сокамерник все-таки нашел в себе силы и заговорил первый:
– Тебе не мешало бы умыться. Выглядишь как маньяк. Я всю ночь не спал, ждал, не сотворишь ли ты какую-нибудь дикость. Мы все начеку после больного Саши.
– Ты его знаешь? – непроизвольно вырвалось у Глеба, хотя он имел твердое намерение ни с кем не разговаривать.
– Даже больше: я с ним жил. И перевели его в одиночку после моего случая. – Сокамерник, свесив ноги, разместился поудобнее на своей койке: – Не знаю, как все так повернулось. Первое время казался мне нормальным соседом. Ничего странного не спрашивал, дурного не вытворял, но потом, знаешь, что-то у него щелкнуло. Он будто с ума сошел: начал глазеть на меня часами, не отводя взгляда. И все время на грудь, особенно, если я без футболки. Я ему по-хорошему сказал: «Саша, ну хватит так смотреть на меня. Перестань уже. Если не перестанешь, я тебе лещей надаю, честное слово. Не хочу, чтобы мне прибавили к сроку, поэтому, пожалуйста, прекращай пялиться». И он вроде бы стих. Но как-то ночью этот тип повернулся лицом ко мне и начал дергать свой пенис под одеялом. Я уже дремал, сквозь сон слышу – чавканье. Можешь себе представить? Наши кровати находились на том же расстоянии, что и эти сейчас, буквально в метре. Он лежит с открытыми глазами, дрыгается и думает, будто я этого не замечаю.
– Неприятно, – сказал Глеб, покачав головой, но, кроме смеха, рассказанное эмоций не вызывало. – И что ты сделал?
– А что я? Подскочил, стал сразу же колотить в дверь, – он начал размахивать кулаком для правдоподобности, – стучусь и кричу: «Срочно придите, здесь человеку плохо!».
– Да ему как раз таки хорошо было.
– Понятное дело, но я на хитрости сыграл. Прокричал бы, что он здесь лысого гоняет, кто бы ко мне пришел? А так сразу вломился Дежурный, вздернул одеяло с этого больного и уже закричал сам. После перевели в одиночку, а там и выяснилось, что помимо своей нетрадиционной ориентации, Саша страдает каким-то психологическим заболеванием: не раздвоением личности, но чем-то похожим.
Глеб посмотрел на своего соседа, однако говорить ничего не стал. Он-то думал, Саша рехнулся именно в Штрафном Изоляторе. Молчание продолжалось минуты две, после чего парень не вытерпел:
– Так все-таки правда, что ты его до смерти забил?
– Нет. – Глеб машинально потер болячки на костяшках кулака. Если сам не будет отрицать эту чушь сам, то все подумают, что он действительно убил прошлого сокамерника, и тогда прибавят в сроке. – Нет, не до смерти. Помял маленько, и все.
– Маленько, – весело отозвался парень, – так, что в неотложку отправили! Говорят, как котлету отделал! Ты всегда так дерешься или только на особо манерных срываешься?
Наверное, Войнов Глеб выглядел слишком серьезно, потому что сокамерник рассмеялся и махнул рукой:
– Это шутка, расслабься. Я боксер, поэтому и интересуюсь.
– Не будь этого, – Глеб продемонстрировал цепи, плотно сжимающие руки, – я бы проверил, какой ты боксер.
Сокамерник остановил на Глебе свои несоразмерно развитые глаза и с интересом стал его рассматривать.
– Не будь этих цепей, с тобой бы все равно никто силами мериться не стал. Я профессиональный спортсмен и боксирую с себе подобными. Для кого бокс как искусство. Но не с теми, для кого это способ решения конфликта, где ребята зашибают друг друга до смерти, чтобы выяснить, кто прав.
За два дня, что жили вместе, они успели неплохо сдружиться. Нового соседа по койке звали Жемчужный Володя. Если фамилия Жемчужный ассоциируется с жемчугом, то сам Володя из-за своего высокого роста и худого телосложения, с круглыми глазами, напоминает скорее палку с двумя выпуклыми зенками. Волосы коричневые, лицо округлое, ни бороды, ни щетины нет. Над губой вылезли светлые волосики, которые растворяются при дневном свете. Внешность благородная, нрав дружелюбный, шутит и смеется так, будто находится где-то на воле, а не в колонии несовершеннолетних.
И какого будет его удивление, когда Глеба приведут в комнату умытого, в чистой одежде. Тот, наверное, привык к зловещему виду своего соседа.
– Про какую десятку мне мама только что говорила, Повислый? – дрожащие плечи до сих пор стояли перед глазами.
– Десятка в случае смерти малого. Ты кого-нибудь убивал?
– Нет.
– Ну и все!
Для того чтобы обернуться, пришлось замедлить шаг. Повислый ответил кривой улыбкой. Доверять этой усатой мрази нельзя. Тот сделал такое лицо, будто прочитал мысли, и толкнул Глеба. От большого шага цепь натянулась, железо впилось в ногу, раздирая кожу.
– Я тебе не Повислый, цыганенок! Заруби это себе на носу! Шире шаг!
«А я не цыганенок» Войнов Глеб стиснул зубы и с чувством загнанного в клетку зверя продолжил свое звонкое шествие дальше. Шажок правой, шажок левой, как в детском саду, но по-другому нельзя. Если цепь, соединяющая обручи на голенях, вновь натянется, то это причинит ему немало страданий.
Они уже приближались к концу коридора, как дорогу перегородил рыжий котенок, держа что-то серое в пасти. Выждав, когда Глеб остановится, он положил ему под ноги мышь и ступил назад, словно преподнес дар. Рыжая шерсть пестрела в тени, как пламя костра. Глаза напряженно выжидали.
– А ты ему нравишься, – выглянул из-за спины Повислый. – Такой же бестолковый малой: только спит и дерется. В натуре, не зря говорят, два дебила это сила.
Глеб хотел уточнить, имеет ли он в виду себя и Дежурного, но не успел. Последовал толчок в спину, из-за которого нога поехала по чему-то скользкому. Видя, как и из мыши вытекают кишки, Рыжик выгнулся колесом, выпустил когти и в ту же секунду ринулся на Повислого. Тот одним махом берца отразил атаку, и котенок улетел в тень.
Войнов Глеб сжал кулак, испытывая не меньшую боль, чем котенок. «Обязательно заберу тебя отсюда, когда буду выходить. Обязательно, помяни мое слово, Рыжик. Хоть через десять лет, но заберу»
Повислый отпер чугунную дверь и пригласил взмахом ключей на лестницу. Благо, подниматься пришлось на второй этаж. Большего бы Глеб не вынес.
На центральном проходе было много парней: кто-то драил полы, кто-то вытирал пыль со стен. Заключенных, притаившихся в темном углу, заметить удалось не сразу. Повислый указал на них пальцем:
– Вон, видишь, трутся у стенки?
Один стоял спиной к проходу, время от времени по-воровски оборачиваясь. Он пытался заслонить второго, своего товарища, который сидел и крошил на коленках табак.
– Шмон выдерживают, а на таких мелочах попадаются! Щеглы! – Пренебрежительно фыркнул Повислый, но
