Да, она нагрянула неожиданно и застигла меня врасплох — я даже не знала, что она при дворе. Однако я была еще ребенком: вспомнила умильные лики святых мужей на блестящих ложечках и настроилась встретить ее по-хорошему.
Да иначе и нельзя. Как-никак она — дочь моего отца, пусть даже упорно ему противится; она — старше меня на семнадцать зим, я обязана ее чтить. И, как все, приезжающие сюда, я нуждаюсь в друзьях при дворе. Станет ли Мария моим другом?
— Сестра!
Она схватила меня за руки, подняла, лицо ее просветлело, глаза сверкнули радостью. Ясное дело, она приняла на свой счет глубокий реверанс, предназначавшийся королеве. Пусть так и будет. Приветствие «ваша милость» может относиться и к ней, Мария не узнает про мою оплошность, друзья не выдадут. Я поцеловала ей руку.
— Госпожа принцесса!
Как изменилась Мария! За три года, что мы не виделись, она постарела на все десять. Треугольное личико осунулось — кожа да кости, подбородок заострился, под глазами — черные мешки. Тонкие губы стали совсем серыми, тусклые карие глазки, и раньше-то никогда ее не красившие, смотрели еще более подслеповато.
И все же она преобразилась с нашей последней встречи. Такого великолепного платья я не видела ни на ней, ни на ком другом — в разрезах буферированных рукавов выглядывает шелковая подкладка цвета слоновой кости, в тон молочно-белому платью, червленая верхняя роба, отделанная по запястьям и воротнику крупными, с горошину, жемчужинами, играет в свете свечей, словно расшитая самоцветами. Мария улыбалась, приглашая обняться, как в доброе старое время, однако что-то заставило меня подождать, пока она заговорит.
— Значит, вот и вы, мадам Елизавета? Она держала меня на расстоянии вытянутых рук и удивленно разглядывала мое скромное дорожное платье.
— В одежде, как я погляжу, вы маленькая пуританочка. Впрочем, вовсе не такая маленькая! — Она издала резкий, отрывистый смешок. — Клянусь небом, сестрица, вы меня обогнали!
— Позволю предположить, мадам, что ни в чем не могу вас обогнать.
Да, конечно, я лицемерила — скрепя сердце и мысленно стиснув зубы.
А как было не притворяться? С какой стороны ни посмотри, я на голову переросла низкорослую Марию, которая пошла в мать — та не доходила нашему отцу и до подмышек, Ее изможденное лицо снова просияло.
— Да! Истинная правда! Вам нечего со мной равняться, и я рада, что Господь в Своей великой мудрости внушил вам подобное разумение! Ибо Господь послал меня впереди вас, дабы я направляла ваши шаги! Дабы спасти вас, сестрица, от ошибок прошлого, от тех, кто словами и делами увлекает вас на тернистый путь, который ведет к погибели!
Она сложила руки, словно на молитве, и возбужденно заходила по зале, отмахиваясь от окружавших ее дам.
— Прочь, не суетитесь под ногами! Сестрица, видит Бог, вы невиновны в великом грехе короля, разорвавшего брак с моей матерью, чтобы усладить похоть вашей… — ладно, ладно. Господь покарал за это и его, и ее! Но теперь вы взрослая и сами распоряжаетесь своей душой. Помните, сестрица, слова нашего Спасителя: «Что посеешь, то и пожнешь!» Подумайте об этом, молю вас, ради спасения вашей собственной души!
За спиной у меня послышалось яростное шипение, кто-то шумно выдохнул. Потом наступила тишина. Я застыла от гнева и стыда — сказать такое о моей матери! Однако сильнее гнева был страх — смертельный страх, который разделяли со мной все окружающие.
Это ересь — и к тому же измена! Король под угрозой смерти запретил обсуждать его религиозные нововведения и развод с Екатериной Арагонской. Людей сжигали заживо просто за то, что они слушали подобные разговоры, не то что дерзали их заводить. Марию как королевскую дочь миновало самое страшное из того, что грозило ее единоверцам. Однако сейчас я испугалась: она на свою голову превозносит старую религию — и где! В моих покоях, в моем обществе!
— Ваше высочество… — начала я.
— Не бойтесь! — Ее глаза цвета болотной жижи горели странным торжеством; никогда прежде я не видела в них такого огня. Она рассмеялась. — Вы испугались, что подобные речи приведут меня на костер? И вас заодно?
Мое молчание было знаком согласия.
— Ах, Елизавета, вы не знаете, какое случилось чудо! — Ее экзальтация была неестественной, она походила на горячечный жар. — Всемогущий Господь в своей великой мудрости смягчил королевское сердце и склонил его на нашу сторону! Наш отец отринул реформированную религию, отвернулся от лживой гордыни протестантизма и на последней стадии своего земного странствия обратился к Старой Вере, истинной вере Господней!
Король отвернулся от церкви, которую создал своими руками? И от ее чад?..
Снова, как в Хэтфилде, на меня дохнуло смертью.
— Король, мой отец? Он болен?
На лице сестры слабая, но ликующая улыбка.
— Здоров, как никогда, сестрица! Ибо теперь его душа спокойна, впервые с тех пор, как он расторг благословенный союз с моей матерью!
Я набрала в грудь воздуха и пересилила гнев.
— Простите, мадам, но всем известно, что брак короля и был причиной его душевных страданий. Библия говорит: «Если кто возьмет жену брата своего, это гнусно», и мой отец снизошел к вашей матери только из жалости к ее вдовству.
Странная радость Марии померкла, словно зимнее солнце. Теперь был ее черед гневаться.
— Поостерегитесь, леди, подобных разговоров — времена меняются!
Угроза была недвусмысленной. Но тут ее настроение вновь изменилось.
— Довольно хмуриться! Не бойтесь, дорогая сестрица! Вы еще дитя, никто не станет карать вас за гнусные ереси и ошибки прошлого!
Ветер изменил направление; снова проглянуло зимнее солнце.
— Впрочем, вы уже не дитя! Взрослая женщина! — Постное личико изобразило улыбку, которая у любой другой женщины означала бы подвох. Словно маленькое суденышко при смене галса, Мария вдруг сделалась резва, даже развязна. — А что вы думаете о замужестве, сударыня? Девица ваших лет должна каждый вечер досаждать святой Винифриде, покровительнице дев, просьбами послать ей красавчика муженька!
Муженька? Мужа?
Господи Боже мой!
Куда ее теперь занесло?
Легкий топот бегущих ног, девичий вскрик в пустом, коридоре эхом, прозвучали в моем мозгу.
Замужество?
«Берегись!» — шепнула я себе, напрягаясь для ответного удара. Укол за укол.
— Девица вольна мечтать, миледи Мария, если она свободна в своем выборе. Однако моей рукой, как и вашей, распоряжается отец, наше же дело — покоряться. А поскольку вы, сестрица, старше, то, конечно, и ваша свадьба будет раньше.
Touche![10] — укол был настолько болезненным, что я сама устыдилась своей жестокости. Плотно сжатые губы скривились и задрожали, непрошеные слезы выступили в уголках болотно-бурых глаз.
