— Да, сестренка, легко вам меня дразнить — ведь я уже отчаялась! Я давно поняла, что король в своей мудрости решил оставить меня незамужней — несчастнейшей леди во всем христианском мире!
В толпе придворных никто не осмелился открыть рот, все затаили дыхание. Мне стало безумно жалко Марию, я виновато принялась подыскивать слова утешения.
— Даже самый долгий день когда-нибудь кончается, сестрица. Быть может, вы очень скоро выйдете замуж, и, уж конечно, гораздо раньше меня!
Однако Мария была горда, как все Тюдоры. Она не хотела ничьей жалости, а уж моей — тем более.
— Вы забыли, сестрица, что меня уже много раз «выдавали замуж» — и вас, кстати, тоже — всякий раз, как отец принимался заигрывать с чужеземными государями. Вот только до брачного ложа дело ни разу не доходило!
А за гордостью Тюдоров идет опасность и желание ранить. Глаза Марии сверкнули, в воздухе запахло кровью.
— Впрочем, вам ли об этом помнить? Вам, чья мать всю жизнь только и делала, что прыгала из постели в постель, дочери потаскухи, которая запамятовала, с кем делит ложе, непотребной девки, которая стелилась направо и налево и до замужества с моим отцом, и после — не удивительно, что вы забыли своих бывших нареченных, а заодно и забылись в моем присутствии!
Краем глаза я видела, как оба Вернона схватились за шпаги. Будь Мария мужчиной, ей бы живой не выйти. Однако что я могла поделать, я — девочка, даже не женщина? Мне осталось одно — опустить голову, чтобы спрятать невольные слезы стыда и ярости.
Никто не проронил ни слова, все стояли как вкопанные. Тишину нарушил далекий шум людских шагов. Мария деланно рассмеялась.
— А теперь, в свои тридцать, я скоро смогу сама выбрать себе мужа, с согласия короля или без оного!
С согласия… или без оного?.. Что за мрачный намек на состояние моего отца?
За окнами слышался смех, кто-то с кем-то перекликался, на траве вспыхивали зеленые отблески фонарей.
Я спросила с вызовом:
— Скоро, мадам? Почему вы сказали «скоро»? Она продолжала, не обращая внимания на вопрос:
— Но я забочусь о вас, сестрица, гораздо больше, чем вы полагаете. Будь моя воля, вы бы не томились без мужа, сколько томлюсь я, вынужденная сохнуть в лучшие годы девичества. Опять о муже? Я выпрямилась.
— Мадам, в мои годы я еще не помышляю о замужестве.
Шум во дворе становился все громче — он явно приближался. Мария словно ничего не замечала.
— «В ваши годы»! — передразнила она. — Да в ваши годы многие давным-давно стали женами и матерями! Нашего дедушки Генриха не было бы на свете, когда бы его матушка не пошла под венец и в постель двенадцати весен от роду. Ведь через шесть месяцев ее мужа не стало, с ним бы оборвался и наш род, если бы юная леди Маргарита не разрешилась по Божьей милости сыном! Первый долг Тюдоров — вступить в брак. И в первую очередь это касается нас, женщин! Разве не в этом наше предназначение?
Я собралась с духом и выпалила:
— Я не хочу выходить замуж. Шаги слышались уже за дверью.
— Е-ли-за-ве-та. — Мария наступала на меня, раздельно произнося мое имя. Я чувствовала въевшийся в ее платье запах ладана, видела совсем близко ее грудь, в крапинках, как старое сало. Изо рта у нее дурно пахло. — Помните: человек предполагает, а Бог располагает. Все мы исполняем Его волю. И, быть может, муж, которого Он вам избрал, приближается с каждой минутой, с каждым днем, с каждым шагом, и даже сейчас, когда мы разговариваем!
Словно в грубой рождественской пантомиме, в ответ на эти слова кто-то заколотил в дверь.
— Эй! — послышался голос. — Открывайте! Мария улыбнулась, глаза ее зажглись — явно неспроста. Она махнула рукой. Один из ее кавалеров оттеснил моего церемониймейстера и распахнул дверь.
Приторно-сладким голосом Мария позвала:
— Это вы, милорд? Если да, то назовитесь и входите без промедления!
Глава 7
— «Если это вы?..» — повторил за дверью насмешливый голос. — Кому же это быть, мадам Мария, как не вашему слуге Серрею, которого вы милостиво соизволили сюда пригласить?
С этими словами говоривший вошел в комнату. Педантично-церемонный Паджет рядом с ним показался бы дворовым мужиком. Вошедший был очень высок, выше сопровождавших его прислужников, выше моих Вернонов, выше всех собравшихся. Однако в каждом его движении сквозила такая томная грация, что поневоле залюбуешься.
— Миледи принцесса.
Он приветствовал Марию с величайшей учтивостью, но голос его намекал на что-то большее. Прорезной камзол цвета яркой охры на коричневой, как ясеневые почки в марте, шелковой подкладке великолепно оттенял густую гриву сверкающих кудрей, перекликаясь с золотистыми отблесками в глазах цвета старого хереса.
— И мадам Елизавета?
Берет, осыпанный драгоценными камнями и с перьями, словно у принца, описал в воздухе замысловатую дугу. Поклон был низкий, взгляд — небрежный и в то же время ласкающий; мне захотелось спрятать глаза. Он держался как король. Мне вдруг показалось, что я — бедная горничная, а он — прирожденный королевич.
И таким его видели все. С его приходом комната будто стала светлее, даже свечи, казалось, засияли уверенней. Теперь он улыбался, и я чувствовала, что заливаюсь краской. Его взгляд скользил по моей фигуре, по нескладному дорожному платью. Боже, почему Ты не дал мне времени переодеться?
Он… он…
— Генри Говард Серрей, моя маленькая госпожа, и ваш слуга до гроба.
Он глядел мне в глаза. Я не могла вымолвить ни слова.
— Познакомьтесь с лордом Серреем, сестрица Елизавета! — настойчиво торопила Мария. Видимо, она думает, что я совсем утратила светские манеры. По правде сказать, я утратила совсем другое — гораздо большее.
Конечно, мы знакомы. Я его помню — он наследник всех Говардов, сын герцога Норфолка и юная надежда рода. Мало того, мы. — родственники: его отец был братом моей бабки Говард. Но как случилось, что такой яркий человек не оставил у меня ярких воспоминаний?
— Милорд. — Я сделала реверанс и опустила голову, чтобы спрятать лицо.
Мария довольно кивнула, потом обратила все внимание на Серрея. Она улыбалась, опрометчиво показывая гнилые зубы — изъеденные временем надгробья на ее кладбищенском лице.
— Мы говорили о замужестве, милорд! — воскликнула она с той же натужной игривостью, которая так мало ей шла. — Сестра утверждает, будто никогда не выйдет замуж. Что вы на это скажете?
Снова дерзкий взгляд ожег меня, словно плеть. Серрей рассмеялся.
— Нам, мужчинам, должно быть стыдно! Это значит, ни один из нас не затронул ее сердце и не пробудил в нем стремления к браку! — Он помолчал, холодно разглядывая меня, однако его медленная улыбка и чувственный взгляд добавили обжигающей силы следующим словам:
