Платон разъясняет особенности двух установок сознания: «Некоторые добротные свойства, относимые к душе, очень близки, пожалуй, к таким же свойствам тела; в самом деле, у человека сперва их может и не быть, они развиваются путем упражнения и входят в привычку. Но способность понимания (φρονῆσαι), как видно, гораздо более божественного происхождения; она никогда не теряет своей силы, но в зависимости от направленности (πξριαγωγῆς) бывает то полезной и пригодной, то непригодной и даже вредной. Разве ты не замечал у тех, кого называют хотя и дурными людьми, но умными, как проницательна их душонка и как насквозь видят то, что им надо? Значит, зрение у них неплохое, но оно вынуждено служить их порочности, и, чем острее они видят, тем больше совершают зла» (ibid. 518d – 519b).
Упоминаемое Платоном Восхождение (άνάβασις), или (в современных терминах) трансцендирование души в умопостигаемую область, представляет собою истинную Пайдейю. Конечной целью Восхождения является приобщение к Благу. Таким образом, Платонова метафизика обнаруживает еще одну характерную черту – тео-агатоэтический телеологизм, а мышление – тео-агато-этическую интенциональность, иначе говоря, направленность бессмертной части души на Бога, Благо и добро. Здесь следует сказать, что у Платона интенциональность выступает, прежде всего, как ценностная тео-агато-этическая ориентация мышления и бытия человека, т. е. направленность на Благо и идеи высших качеств, и, кроме того, как направленность и устремленность сознания и познания на существующее, т. е. как сугубо гносеологическая интенциональность. В результате и сами гуманитарные науки – как порождение просвещенной души – вбирают в себя это ценностное свойство.
Здесь следует обратить внимание на специфические характеристики и, соответственно, различие между гуманитарными и естественно-научными дисциплинами. Любое знание – настаивал Платон – должно обладать полезностью (ώφέλιμον). Однако полезность humaniora и полезность естествознания отличаются друг от друга. Естественные науки и построенная на них техника в качестве целей видят перед собою истину и практическую пользу. Гуманитарные науки, в свою очередь, также добиваются истины, но кроме того – стремятся узреть ценности, а именно ценности умопостигаемого и материального миров, человека как такового и особой человеческой сферы – культуры. Выражаясь платоновскими терминами, науки о природе стремятся к έπιστήμη (знанию) и χρήσιμον (утилитарной пользе), а humaniora – к έπιστήμης и άγαθόν (знанию и Благу).
Эта ценностная интенциональность философии и другого гуманитарного знания постоянно демонстрируется и утверждается Платоном. Humaniora и, прежде всего, философия основываются одновременно и на рациональности, ноэзисе, и на тео-агато-этической интенциональности; они представляют собою Пайдейю, воспитание души, и являются составной частью Восхождения души к Благу и Богу Следовательно, философское и гуманитарно-научное исследование – это не просто гносеологическое, но также телеологическое и аксиологическое действие на основе обретения добротности (άρετή) души. Согласно Платону, через humaniora и Восхождение человек может установить непосредственное отношение с высшим миром, прикоснуться к Благу и Божественному, перенестись (хотя бы на время) из обыденной жизни в сферу идеалов и высших идей, в мир истинного бытия.
Короче говоря, гуманитарные науки во главе с философией – по большому счету и в конечном итоге – занимаются человеческой душой, прежде всего – бессмертной ее частью, т. е. тем, что мы сейчас называем духом. Они культивируют Психею, просвещают и лечат, не давая при этом утилитарной пользы, но направляя ее и обращая к Благу. А ведь, как известно, «идея блага – вот это самое важное знание» (άγαθοῦ ίδέα μέγιστον μάθμσα) (Resp. VI 505a).
Идея идей
Отчего Благо как высшая идея в умопостигаемом мире, как Идея идей является самым важным знанием? Через идею Блага становятся пригодными и полезными идеи высших качеств: добротность, справедливость, рассудительность и все остальные. Иначе говоря, ценностная интенциональность души ищет выхода в понимании своего объекта, она направляет все познание на истинные и добротные сущности, регулирует наше поведение на основе άρετή); короче говоря, человек всеми силами стремится к Благу. Но – как стоически произносит Симмий в «Федоне» – «величие самого предмета и недоверие к человеческим силам все же заставляют сомневаться» в способности постигнуть Благо (Phaed. 107a-b).
Горестное осознание недостатка душевных сил и познавательных способностей для выразимости Блага приводит Платона к «косвенному» методу исследования: теперь речь пойдет о том, что рождается от Блага и чрезвычайно на него походит. Платон живописует знаменитый эйкон о свете и Солнце. Суть этого образа заключается в следующем: как Солнце в области зримого выступает по отношению к зрению и зрительно воспринимаемым вещам, так и Благо в умопостигаемой сфере относится к уму и умопостигаемому. Подобно тому, как человек в неверном освещении ночи плохо видит предметы, так и душа, когда она уклоняется от истины и бытия и вступает в область смешения и мрака, тупеет и становится подверженной мнениям, так что кажется, будто она лишилась ума (Resp. VI 508b-d).
Платон в своих рассуждениях о Благе основывается на факте ценностной интенциональности души: любой человек предчувствует, что есть «нечто такое», высшее, но не может понять, в чем оно состоит. Это «нечто такое» есть некое интуитивное ощущение и предпонимание высшего начала собственной и общечеловеческой жизни, не допустить существования которого никакой человек, безусловно, не может. Не случайно, что после вселения души в тело у человека возникает трансцендентная тоска по тем чистым идеям, которые когда-то созерцала душа. Из всего, что видела она в сфере истинного бытия, наиболее доступным в этом мире оказывается прекрасное. Ибо из всех идей только красота воспринимается здесь посредством самого отчетливого из всех чувств – зрения. Потом, с возрастом, мудрость человека возрастет, и ему будут доступны и другие идеи, поскольку, как известно, «зрение рассудка становится острым тогда, когда глаза начинают уже терять свою зоркость» (Symp. 219a).
Итак, Благо придает познаваемым вещам истинность, а человека наделяет способностью познавать. Стало быть, Благо является причиной знания и постижения истинного бытия. Как правильно было признать свет и зрение солнцеобразными, но неверно было бы считать их самим Солнцем, так же вполне справедливо полагать познание и истину имеющими образ Блага («благообразными», άγαθοειδῆ), но отождествлять их с ним самим нельзя. Солнце дает всему видимому не только возможность быть видимым, но и рождение (γένεσιν), рост и питание, хотя само оно не есть становление (γένεσιν). Точно так же познаваемые вещи не только могут познаваться лишь благодаря Благу, «но оно дает им и бытие, и существование, хотя само Благо не есть существование, оно – за пределами существования (έπέκεινα τῆς ούσίας), превышая (ύπερέχοντος) его достоинством и силой» (Resp. VI 508e – 509b)[62].
Обратившись к характеристикам, данным в «Филебе», можно обнаружить, что Благо определяется, во-первых, как тождественное самому себе единство. Во-вторых, Благо есть вечно сущее, однако состоящее из единства и множества. Уже отсюда следует, что в определенных аспектах Благо можно рассматривать даже как нечто множественное, как совокупность проявлений в человеческом мире (Phileb. 15a-c, 16c-e). В-третьих, «удел Блага» (άγαθοῦ μοῖρα) таков, что оно есть нечто наисовершеннейшее и, кроме того, является самодовлеющим: самодостаточным, независимым, самостоятельным, самоценным.
Кроме того, Благо в качестве предела ограничивает собою, как мерой, область беспредельного, устанавливая там, по возможности, умеренность (μέτρου) и соразмерность (συμμέτρου). Эти последние, будучи регуляторами Блага, всегда порождают истину, добродетель и красоту. Сократ делает заключение: «Если мы не в состоянии уловить (θμρεῦσαι) благо одной идеей, то поймаем его тремя – красотой, соразмерностью[63] и истиной (κάλλει καἰ συμμετρί ακἰ); сложив их как бы воедино, мы скажем, что это и есть действительная причина того, что содержится в смеси (μῖξις), и благодаря ее благости самая смесь становится благом» (ibid. 64e – 65a)[64].
Таким образом, Пайдейя как «восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, – это подъем души в область умопостигаемого (τήν δέ ἄνω άνάβασιν καἰ θέαν τῶν ἄνω τήν είς τόν νοητόν τόρον τῆς ψυχῆς ἄνοδον)» (Resp. VII 517b). Восхождение позволяет понять, что в отношении познаваемого идея Блага – это предел (γνωστῶ τελευταία); она с трудом различима, но если мы все же сумеем ее различить, то сразу же сделаем вывод, что именно эта идея является причиной всего правильного и прекрасного. Ибо в области умопостигаемого идея Блага является владычицей, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет осознанно действовать как в частной, так и в общественной жизни (ibid. 517c). Именно такая теоагатоэтическая деятельность человечества является конечной целью humaniora.
