– Ну так скажи ему, что сделали мастера мои, а вот как все это делается – расскажу ему, только если буду знать, что он здесь жить останется и тайну эту будет хранить, пока возможно. Да, и скажи еще, что труба эта не для рассматривания звезд, ею будем пользоваться, пока не сделана другая, специально чтобы рассматривать все небесные светила, в нее будет намного лучше видно.
Похоже, Браге проникся моей речью, потому что вопросы у него пока закончились. Я выделил ему сопровождающих, чтобы он мог привезти сюда свой обоз со своими домочадцами и скарбом.
Оставшись один, я наконец вздохнул свободнее и мог посмотреть своего больного, которого в сознании еще не видел.
Когда я вошел в комнату, Ходкевич не спал – он лежал с гримасой боли на лице.
На вопрос о самочувствии он сказал, что пока ничего, но вот живот побаливает. Я поставил ему термометр, такой же, как были сделаны для перегонки и ректификации спирта и прочего. В отличие от настоящего медицинского термометра его не надо было стряхивать, но зато и смотреть его надо было сразу, потому что при снятии градусника ртуть сразу начинала опускаться.
Температуры у него не было, да и живот был достаточно спокойным для перенесенной операции.
Я распорядился дать больному микстуру с небольшим обезболивающим эффектом и позвать меня, когда соберут капельницу, для того чтобы прокапать физраствор вечером.
Когда я вышел из палаты, меня поймал отец Варфоломей и вкрадчиво спросил:
– Скажи мне правду, Сергий Аникитович, просил ты государя себе в дом схизматика принять?
– Бог с тобой, отец Варфоломей, да я не знал ничего, вот тебе крест, как на исповеди говорю. Зачем мне здесь схизматики среди православных нужны, но кто я есть, чтобы царю перечить, когда он мне милость оказывает – боярина высокого рода, под его руку пришедшего, временно приютить.
Поп посмотрел на меня подозрительным взглядом, но ничего больше не сказал и пошел к себе. Посмотрев на его широкую задницу в черной рясе, я тяжело вздохнул. Как достало это все, ничего не сделать без дозволения церкви, и никуда не денешься, надо быть при моих занятиях религиознее любого попа.
Дома у меня уже все готовили для небольшого пира в честь приехавшего Тихо Браге. Через пару часов во двор заехало несколько больших телег с кучей добра и кибитка. В кибитке, я так понимал, ехали жена и дети астронома.
Их всех встретили и повели во флигель, приготовленный им для жилья. Я же пригласил самого Браге в дом на ужин. Кошкарову пришлось опять быть переводчиком. Зная, что вкусы в еде европейцев довольно сильно отличаются от наших, перченых, соленых блюд с чесноком я приказал на стол не ставить. Также на столе было немного пирогов. Зато рыбы в разных видах, жареного мяса, икры было достаточно. Мальвазии Браге не уважал, так же как и я, поэтому перешли сразу к водке, выпив которую тот поднял брови и спросил, откуда ее привезли. Когда он узнал, что это тоже производство моей мануфактуры, брови его поднялись еще выше.
Он все пытался расспрашивать Кошкарова, но тот сказал мне:
– Сергий Аникитович, вот убей бог, не знаю, что он говорит, вроде и слова такие слышал, а не понимаю ничего, звезды какие-то, про солнце что-то спрашивает.
Но до Браге все-таки дошло, что его не понимают, и он перешел на более приземленные темы. Его заинтересовало стекло в доме, и он очень хотел познакомиться с его производством. На что я ему напомнил, что у него в Дании также есть стекловаренный завод и бумажная фабрика, поэтому мне делиться производственными секретами не с руки. После этого он рассказал, что вначале не планировал приезжать в Москву надолго. Но король не хотел его отпускать, и в результате вспыльчивый Браге разозлился и просто сбежал. И теперь, хочешь не хочешь, ему надо устраиваться здесь. Но тем не менее добавил, что его приезд встретят с радостью не в одном европейском университете.
Вроде пили мы умеренно, но в результате нас обоих вынесли на руках и уложили спать.
Утром, после осмотра Ходкевича, состояние которого явно улучшилось, я отправился в Кремль. Иоанн Васильевич первым делом поинтересовался, как устроен знатный гость, а потом добавил:
– Что же ты, Сергий Аникитович, его так напоил, он у тебя часа два блевал.
После этого царь с усмешкой посмотрел на меня. Его глаза как бы говорили: «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю».
Интересно, впервые государь дал понять, что прекрасно осведомлен обо всем, что делается у меня в усадьбе. С чего бы он это сделал? Может быть, намекает, что последовал моему давнему совету и это работа Тайного приказа?
Так, а сейчас проверим, знаешь ли ты действительно все.
– Государь, вчера отец Варфоломей, что митрополитом Антонием ко мне в церковь домашнюю определен, укорял меня за то, что схизматиков привечаю.
Глаза царя налились кровью, а лицо приобрело такое выражение, что у меня по спине побежали мурашки.
– Хорошо, Сергий Аникитович, что мне сообщил, по сему случаю прискорбному я с митрополитом поговорю.
Но по его лицу было видно, что, скорее всего, разговор будет не слишком спокойным и в лице отца Варфоломея из-за моего длинного языка у меня появится очередной недоброжелатель. Хотя с чего я так волнуюсь, он у нас уже два года и все ходит и вынюхивает колдовство и ересь, а так, может, перестанет совать всюду свой нос.
Я осмотрел царя, мы немного поговорили с ним о его режиме и диете, и я отправился в приказ.
Моими трудами в этом году аптекарские огороды дали столько зелени, что не хватало рук для ее уборки, вернее, рук-то было даже в избытке, а вот хотя бы слегка обученных оставались единицы. Но розги оказались очень эффективным обучающим средством, я даже постоянно удивлялся их эффективности. Наверно, потому что в прошлой жизни ремень отца, гулявший по моей заднице, такого действия не оказывал. Хотя, конечно, розги на конюшне и отцовский ремешок – это абсолютно разные вещи. Заправлял всем устройством высушенных трав Арент, он целыми днями вместе с подьячими принимал привезенные тюки и распоряжался, что и куда распределять. Он не знал многих трав, которые привозили, и постоянно донимал меня расспросами, как хранить и готовить то или иное растение.
Как принято, я пробыл на службе до трех часов и поехал домой.
«Набрал себе забот полон рот, так что давай езжай домой и решай их все», – думал я, проезжая на коне по полным народу улицам, периодически слыша приветственные возгласы из толпы.
Дома все было спокойно, Ира, как обычно, ожидала меня на крыльце и повела разоблачаться от тяжелой дворцовой одежды.
По пути она сообщила, что наш гость с утра проявил немалую активность и попытался осмотреть все, что есть у нас на подворье, но, когда его вежливо не пустили, он только поулыбался и верхом в сопровождении пары спутников отправился в неизвестном направлении.
Я из прочитанных в первой жизни книжек знал о непоседливости Браге и нисколько не удивился такому поступку.
«Видимо, не терпится начать стройку и перебраться в свои владения», – подумал я.
После обеда пошел навестить своего больного. У того сидело несколько посетителей, когда я вошел, они все встали и низко поклонились. Ходкевич уже вполне пришел в себя, состояние его не вызывало опасений. Но было необходимо продержать его хотя бы еще несколько дней. Так что, когда он обратился ко мне с просьбой отпустить его, мне пришлось долго говорить о том, что тяжелое состояние еще не позволяет перевозить его в другое место. Тем более что миссию свою он с успехом выполнил. Иоанн Иоаннович уже отправился занимать стол Великого князя Литовского. На границе с княжеством никаких боевых действий не велось. Все замерли в ожидании, что же будет дальше. Насколько я слышал в Думе, у поляков решения Литвы вызвали бурю негодования, но из-за этого вопрос о короле встал с еще большей силой. Как сказал довольный Щелкалов: «Они там пока короля изберут, больше народу перережут, чем на войне с нами».
Вскоре появился чем-то довольный астроном и сразу обратился ко мне. Кошкаров сообщил, что мой гость хотел бы поговорить со мной наедине.
Я слегка удивился, так как не очень понимал, как мы с ним будем разговаривать. Но кое-какие наметки по поводу его будущей деятельности у меня были, и мы поднялись ко мне в кабинет. За прошедшую пару лет в кабинете произошла масса изменений, вдоль стены стояли застекленные полки с фолиантами, большей частью рукописными, но были и напечатанные в европейских типографиях. Я пользовался любым случаем, чтобы купить книги, все мои слуги и родственники знали о моем хобби, и все старались помочь мне в этом. Но больше всех помог Хворостинин, от которого этим летом прислали воз книг, – это были его трофеи при взятии какого-то городка. Большинство из этих книг было, конечно, церковным, но имелись и философские трактаты, медицинские атласы, травники. На полках также стояло множество папок с документами и конспектами, написанными мной для проведения занятий с лекарями. На столе две керосиновые лампы, рядом с ними большая стеклянная чернильница-непроливайка и пресс-папье с резной ручкой в виде золотой рыбки, которую я вырезал собственноручно. В небольшой вазочке стояли гусиные перья и несколько ручек с железными плакатными перьями, я ими пользовался для рисования учебных пособий. К сожалению, перья для письма у моих мастеров пока не получались – или не писали, или не держали чернил, или рвали бумагу, – но я все же надеялся, что когда-нибудь и такие перья у меня появятся.
