— Ты записывай, записывай! — по привычке бормотал Бочаров; но корреспондента не было.
На самолет, с приветствиями, с поздравлениями, поглазеть забралось человек десять.
— Последнее крыло сломают, — ворчал Нестягин.
— Чего бояться? На медведя ходил не боялся, а здесь чего бояться? — рассказывал Иван Савельевич.
Он открыл митинг.
Горы, горы и лес. Шум Катунских порогов. Совсем сказочно зазвучала гортанная азиатская речь с трибуны Каан-Кэрэдэ! Больше всех волновалась Зоя: она понимала язык.
— Вы не знаете, — говорила она авиаторам, — вы не знаете, что это значит: аэроплан, Каан-Кэрэдэ, здесь, где такие легенды, такая религия, такая…
Андрей Бронев подмигнул, кивая в ее сторону:
— А у вас здесь, оказывается, не скучно!
Но брат промолчал холодно, стал объяснять, сбиваясь, что такое за птица «Каан-Кэрэдэ».
У Андрея Бронева еще не прошло опьянение полета; дурачась, он передразнивал Алагызова:
— Канкарды-Антанта, буштурды-Авиахим, дырдырды-целковый! Все ясно! Эдак и я могу…
Выходило похоже. Алтайцы смеялись.
— Ну, пойдем, поговорим, — сказал Эрмий. — Десять лет, кажется, не видались.
Они медленно пошли к середине луга. Андрей Бронев давно обдумывал, что скажет брату, как «намылит шею» за то, что он не возвращается в Россию, где так нужны опытные работники; но, как всегда бывает при таких встречах, братья заговорили о другом, близком: каким образом пропали покрышки, какая у них марка… «Варнемюндэ» стоял на деревянной подставке, борт-механики меняли колесо. Бронев невольно подошел к великолепной стройной машине. Он позабыл про недостатки своего брата.
«Варнемюндэ», JHE-4, сохранил рубчатое дюралюминиевое тело юнкерса; но его несущие поверхности были расположены выше фюзеляжа, как у фоккера. Три стационарных мотора IMC, специального выпуска, по 200 HP, помещались симметрично — один в носовой части, как у Ю-13 и два в крыльях. Сжатие смеси в цилиндрах было рассчитано на очень разреженную среду, чтобы достичь нормальной мощности на значительной высоте, где вредное сопротивление воздуха меньше. Моторы сообщали самолету среднюю скорость в 250 клм.-час. В случае остановки одного из моторов, можно было лететь на любой паре из них. С одним мотором аэроплан начинал медленно снижаться; но даже тогда у авиатора оставался запас в 50–60 километров горизонтального полета, при отправной высоте в 4–5 клм. Ко всем моторам можно было подойти во время движения, не без риска, правда, сделать мелкий ремонт, переменить свечи и т. п.; имелись любопытные пусковые приспособления — любой мотор можно было остановить и запустить снова в пути. Вынужденная посадка, таким образом, практически совершенно исключалась: Шрэк снизился, после остановки одного из моторов, больше всего из-за любопытства, увидев «аэродром».
Очень заинтересовали Бронева четырехлопастные металлические пропеллеры и шасси, у которого можно было, не меняя подкосов, заменить колеса поплавками. Баки помещались в крыльях, неся запас горючего на 20 часов. При безветрии, дальность полета без спуска равнялась 5000 клм.
— Так можно и до Луны долететь! — не то с восхищением, не то с негодованием сказал Андрей Бронев.
Он поднялся в кабинку «Варнемюндэ». Его поразил ряд пилотажных и аэронавигационных приборов, каких он еще не видел: усовершенствованный креномер, определитель направления ветра, солнечный компас…
— По нашим тайгам только на таких бы и летать! — сказал Андрей Бронев, погладив металлическое прекрасное тело «Варнемюндэ».
Эрмий провел брата через узкую застекленную дверку в каюту. Обстановка ее была проста: вдоль стен — два дивана темно-коричневой кожи, в изголовьях — маленькие столики, электрические лампочки; у стен, на диванах, — туго свернуты плотные одеяла с ременными застежками по краям, чтобы можно было пристегнуться лежа; под диванами — выдвижные ящики для инструментов, запасных частей, провизии.
Эрмий достал несколько разноцветных банок самонагревающихся консервов, разную снедь.
— Эдак можно и до Луны долететь, — печально повторил Андрей.
Божья коровка с лету брякнулась о богемское стекло, поползла.
— Вот бы нам так, — засмеялся Эрмий: — Бац на скалу и зарулил!
— Еще додумаются… Да! А что же ты мне не говоришь, кто эта девушка?
— Она занимается краеведением, что ли. Экскурсантка.
— А!.. Ну, закурим. Какие у тебя сигареты, египетские?
Вошел борт-механик Пауль Венцек, лицо его зарябилось бисером пота. Венцек сказал, что сейчас он пустит средний мотор, чтобы освободить аэродром для круговых полетов.
— Каких полетов?! — вскинул голову Эрмий.
— Вот тебе здравствуйте! — ответил брат. — Ты думаешь, мы здесь только из-за ваших покрышек?
Он глотнул из алюминиевой чашечки французского коньяку, похвалил, и стал сбивчиво и громко рассказывать о путях над тайгой, в снег, в дождь, в туман, о шести вынужденных отчаянных спусках, о ночевках у костра, о своеобразных триумфах в маленьких глухих городках и селах, до слез благодарных, что их не забывают, что к ним, через тысячи верст, летит волшебная птица. — Потом он заговорил о потешном своем Мишке, предназначенном в подарок брату, о Лидочке, о ее путешествии в багажнике, о беспутной своей жизни…
— А ты не хотел бы поработать у нас? — помолчав, спросил он. — Ей богу, здесь интереснее!
— Я ведь тебе писал, — что я не прочь; — сказал Эрмий, — но я женат, у меня семья и это зависит…
— А Чеки у нас теперь вроде, как вовсе нет, — прибавил Андрей. — Впрочем, бывших белых, «б» в квадрате, у нас в авиации сколько хочешь. Это пустяки. Нам работников нужно! А там, будь ты хоть раз-коммунист, но если ты гробишь машины…
— Глупости! — покраснел Эрмий… — Это надо серьезно обсудить совсем с другого конца. Вот что… у тебя ведь лонжерон не в порядке: нельзя ли тебе устроиться слетать с нами до Москвы, для ремонта что ли? Вот бы хорошо было! Побывали бы в Демске, поговорили…
— Это, конечно, гениально, потер лоб Андрей… — Ну, надо выходить. Подумаю. Только чур дать мне «фору», чтобы я не отстал на моем тихоходе.
— Сговоримся!
Они вышли из каюты. На двери черно-красная эмалевая надпись:
«Tür nicht öffnen bevor motore abgestellt»[1].
Подбежала Зоя.
— Когда же вы будете летать?
— Вот сейчас отведут этого слона, полечу, — сказал Андрей Бронев.
— А меня возьмете?
— Это для изучения Алтая, что ли?
— Я обязательно вас «покатаю»! — сказал Эрмий.
— Вот чудесно, чудесно! — загорелась она.
Борт-механики испытывали ударами молотка упругость правой камеры. Фишер открыл бензин, чтобы налить в кружку. Щедрая струя полилась из-под брюха «Варнемюндэ». Аэроплан сразу чем-то напоминал живое существо. Теплая лужа замаслилась на траве под ним. Андрей Бронев улыбнулся, закричал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
