— Заидэ, Зоя, — оказал Эрмий. — Как мне называть тебя нежнее? Твое имя, как и мое, не любит уменьшительных. У меня есть жена в Германии и маленькая дочка, Рита. У меня бывает много женщин, я — перелетная птица. Когда я люблю новую, мне кажется, я ее не забуду; но я забываю. Так бывает часто… Нет, не теперь! В этот громадный месяц я видел много женщин прекрасных и странных, но немцы условились работать, как черти, и мы вели себя, точно спортсмены на Олимпийских играх. Вот… А сейчас я хочу тебя, как будто больше ничего нет на свете!
— Я знаю!
Под рукой, словно бездна Тихого Океана, зов ее груди…
Бледный теплый свет медленно наполнял мрак. Светлая долина почудилась за черными колоннами кедров. Медведь остановился на опушке. Кунь-Коргэн спрыгнул, пнул его в лес.
Невиданный кандык рос на поляне. Он цвел радужными цветами — синими, как полуденное небо, огненными, точно закатные облака, бирюзовыми, словно сумерки. Цветы качались и пели. Тихая дрожь семиструнной тандыр-комыс переплеталась далеким рокотом труб. Тысячи звуков трепетали в цветах. Они рассказывали Кунь-Коргэну длинные и приятные повести о великих богатырях и о хорошей свадьбе, где теплая аракы черпалась большими чашками, баранина была жирной и трубки набиты русским табаком, о многих повседневных делах Акмала и о красавице Улаа из Эликманара.
Кунь-Коргэн пошел вперед, следуя за чуть слышным далеким зовом потоков, мчащихся в подземелья. Волшебный кандык льстиво склонялся перед ним. Кунь-Коргэн ударил в бубен. В ответ зазвучали другие бубны, и Кунь-Коргэн вздрогнул, хотя бубны звучали не страхом, а сонной и страстной негой. Громче и радостнее раздался их рокот, и девять дочерей Эрлика, танцуя, окружили Кунь-Коргэн а горячим кольцом. Нагие тела были смуглы, черные косы касались могучих бедер, на красных с золотом поясах непрерывными рядами струились рыжие лисьи хвосты.
— Труден путь путника, — звенели бубны, — и в начале и всюду нет у него конца… Есть только одна пристань для молодца — женская ласка, одно сокровище на свете — любовь.
— Пусти меня, Тан-Чолмон, я приду после, — прошептал Кунь-Коргэн.
— Останься у нас, Кунь-Коргэн! — заласкались женщины. — У нас цветы круглый год, а впереди гремит гром. Ты возьмешь любую из нас, а впереди грозный отец. Посмотри кругом, Кунь-Коргэн, — как хорошо!
Бешено ударил Кунь-Коргэн в бубен, заглушая дурманные зовы, но тогда из круга вышла сама Тан-Чолмон, лучшая из волшебниц. Тело ее сверкало, как отблеск зари в Кара-Коле, волосы расплелись солнечным нимбом, глаза смотрели синью неба. Кунь-Коргэн ослеп и остановился, а голос Тан-Чолмон зазвенел ужасом страсти.
Кунь-Коргэн ощутил горячий ветер ее губ. Сердце его замолкло и прыгнуло, страшное заклятье вырвалось с его дыханьем, как щитом, закрылся он бубном, волоча каменные ноги.
Тьма длилась. Бубны женщин гремели громче. И бубен Кунь-Коргэна вторил им, как гром. Град бил в бубен тысячами рук. Кунь-Коргэн снова шел сквозь мрак узких ущелий.
Какие-то душные потоки стекали по отвесным плитам сланца. Кунь-Коргэн вздрогнул, вспомнив их запах: это была кровь Эрлика. В уходящей тьме Кунь-Коргэн различил полосы огня. Страшные ручьи горели. Они двигались, извиваясь, на Кунь-Коргэна. В дымных отсветах почудились огненные клыки и немигающие узкие глаза. Кольца огненного удава, Кэр-Джилана, сжимались все теснее. Кунь-Коргэн, задыхаясь, запрыгал по изменчивым кругам свободной земли…
— Я сгорю, — прошептала девушка. — Пусти.
В черном запрокинутом небе, сквозь лучистые ресницы — лучи звезд.
— Милая, — говорил Эрмий, — я хочу сказать… я тебя очень уважаю! Ты виновата, что я чувствую себя мальчишкой и не знаю, как сказать свои мысли. Мне хочется молчать… Ах, как мне хорошо с тобой! Ты, вероятно, будешь раскаиваться, но мне иногда мерещится этот ваш земной рай будущего: ведь так должны поступать все настоящие женщины.
— Ты давно не был в России, — сказала она. — Для нас это «раскаиваться» смешно. Впрочем, какое тебе дело?
— Зимой я буду в Москве.
Ток радости смешался с незаметным вздохом: она не могла ему поверить. Катунь плескалась у ее ног.
— Давай искупаемся! — крикнула Заидэ.
— Вода восемь градусов, Левберг мерил, — сказал он. — Я боюсь, ты простудишься.
— У тебя, вероятно, было много приключений с курортными дамами, — уколола она.
— Ну, ладно, — сжал руку Эрмий.
Он быстро разделся.
— Отвернись, отвернись, — шептала она. — Иди первый!
Эрмий засмеялся, поднял ее на руки, вошел в воду. Ледяные струи охватили его. Он расширил грудь и окунулся.
Русалочный крик взмахнул светлыми крыльями над ледяным кипятком Катуни. Веселым эхом ответили скалы. Плеск воды в темноте, как лучи.
— Довольно.
— Ты, как замороженное вино!
Сказала беспомощно:
— Нет полотенца.
Эрмий схватил свою рубашку. Под рукой вздрагивало холодное, как бронза, тело…
Огненный ручей, вобрав все потоки, упал в черную реку. Могучее зарево горящего водопада улетало на другой берег. Черная река была шире Катуни, шире Бии, шире, чем великая Обь. Она двигалась и не двигалась, впадая в безмерную тьму. Посредине, в том месте, где на земле вздымается тайга Ял-Монгку, сердце Алтая, был каменный остров, поросший черными кедрами. В лесу, за железной стеной, сверкал рубиновыми огнями золотой орго Эрлика.
Кунь-Коргэн ослаб. Жажда раздирала его; но вода в черной реке была водой слез, текущих со всего светлого мира. Она была горько-соленой, подобно горю живущих.
Во дворец Эрлика вел мост из одного конского волоса — Кыл-Комуру. Кунь-Коргэн, покачивая бубном, ступил на черную нить. Она глухо вздрогнула, зазвенела. Внизу струилась людская тоска. У берега были маленькие детские обиды, дальше струились слезы обманутых девушек, жен, оплакивающих мужей, матерей, потерявших рожденных ими. Страшные слезы мужчин краснели кровью. Мост под ногами Кунь-Коргэна раскачивался все сильнее. Упругие волны бежали по струне, холодные волны дрожи, точно поганые духи — шулмусы и алмусы. Вдруг Кунь-Коргэн различил слезы о сыне своем Томыше, убитом в горах в годы кровавой джады, когда русские воевали с русскими. Кунь-Коргэн наклонился, чтобы взглянуть на сына и покачнулся, но черный дух подал ему руку…
Эрмий и Зоя подошли к белому кругу. Неподвижно сидели алтайцы, вертелся кам. Возгласы его вырывались, точно он боролся с одолевавшим его противником. Они сели рядом и опять никто не взглянул на них. В костре нагорели звездные золотые угли…
Железная дверь раскрылась. Кунь-Коргэн знал: теперь надо идти быстро, не глядя по сторонам, к трону великого бога. Потому что душами мертвых наполнен его сад. Кунь-Коргэн трепетал. Он должен был взглянуть на грозный лик — узнать его волю. Опустив голову, Кунь-Коргэн встал на колени. Вот сейчас он увидит глаза, как черные озера… Кунь-Коргэн медленно поднял взор, творя заклинания. И вдруг потерял сознание от ужаса: трон Эрлика был пуст.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
