Глаза дяди Роберта остановились на Элле. Он чувствовал ее пристальный взгляд, и ответил ей таким же. На секунду он прервал поток своих риторических вопросов, и усмехнулся.
— Мы учим наших детей помнить об утре Рождества — но что именно? Какая мысль первой просыпается в их маленьких головках при пробуждении? О младенце-Христе? Нет! Алчные мысли о подарках, языческие мысли о Санта Клаусе, и так называемом «рождественском дереве». А ведь их маленькие мозги должны бы быть невинными! Но в течение недель и месяцев, предшествующих этому святому дню, эти невинные создания подвергаются настоящей бомбардировке искушениями. Бесконечная реклама по телевизору. Кричаще-яркие одежды в каждой витрине. Торговля повсюду, куда достанет око, — наши дети даже сэндвич в школу не могут взять без того, чтобы их не искушали голоса сирен. «Купи меня! Каждая игрушка, кукла, игра, компьютер — все они вопят: купи меня! Возжелай меня! Возжаждай меня! КУПИ МЕНЯ!» — голос дяди Роберта сорвался на пронзительный крик, сотрясший его полное тело.
Кое-кто из паствы взволнованно наклонился вперед, жаждая его бичующих слов; другие вжались в спинки стульев. Теперь дядя Роберт закатил глаза, устремляя взор то ли к небесам, то ли к собственной лысине.
— Извращая Рождество в сердцах наших детей, мы повторяем то, что свершил Ирод, — избиение невинных. Мы еще хуже Ирода! Гораздо хуже! Ирод убил всякого младенца до двух лет от роду в Вифлееме и на побережьях. Мы не столь милосердны — мы убиваем каждого. Каждого ребенка, в каждом городе, деревне и селе, на берегах и на суше, младше двух и старше двух, мальчиков и девочек. Так, чтобы не осталось во всей стране ни единой капли непролитой невинной крови! — Он в экстазе потряс Библией. — И мы все еще думаем, что заслуживаем Его любви?!
Дядя Роберт отшатнулся назад. Его лицо побагровело, а пальцы на переплете Библии казались мертвенно-белыми. Он крепко зажмурился, и испустил тяжкий вздох. Когда его взор опять обратился к прихожанам, лицо его вновь стало спокойным.
— Кто из присутствующих здесь сегодня уже открыл рождественские подарки?
В каждом ряду поднялись руки, и людей чуть отпустило. Они и не представляли, в каком напряжении держали себя, пока не задвигались на стульях и не расслабили плечи. Худшее было позади. Дядя Роберт даже слегка улыбнулся, пока рука за рукой вздымались, свидетельствуя вину своих хозяев.
Теперь они были в его власти, потрясенные, напуганные и раскаявшиеся. Ярость больше не нужна. Они сделают все, о чем дядя Роберт их попросит. Он велит им отправляться по домам, и думать о Христе, пока они поглощают свой ужин. Молиться о прошении за свою алчность, а в грядущем году быть скромнее и следовать Христу.
Они пообещают все что угодно — только бы не слышать вновь от дяди Роберта, что недостойны любви Господа.
Позже, когда его синий «Ягуар Х15», номерной знак К1 NGJ, уже стоял припаркованным у дома его брата на Нельсон-роуд, дядя Роберт прочел молитву над рождественской индейкой. Около двадцати минут, никем не прерываемый, он разглагольствовал о сокращении своих доходов от бензозаправочной станции. Дядя Роберт управлял авторемонтной мастерской на Коронейшн-роуд. Когда подоспела жареная индейка, дядя Роберт плавно съехал с проблем мирских на мировые.
— Дорогой наш Господь и Отец, в сей самый святой из дней прими наше нижайшее благодарение за то, что даровал нам грядущее блаженство, и за дар Сына Твоего, нашего Спасителя.
Элла и Фрэнк сидели не шелохнувшись, сложив ладони, зажмурившись, пока дядя Роберт не добавил:
— Если б мне не приходилось платить налог на добавленную стоимость за внешние устройства, все было бы не так плохо.
— Точно, — отозвался Кен. — Джули, передай Роберту тарелку.
— Видишь ли, одиннадцать девяносто девять за банку масла — вроде как дороговато, — продолжал дядя Роберт. — Но следует помнить, что почти два фунта из них уходит прямиком налоговому агенту.
— И то верно. Тебе грудку или ножку?
— И того и другого, Кении, по кусочку. Видишь ли, я голосовал за лейбористов, впервые за двадцать три года, и впервые за двадцать три года они выиграли — и что же? Ничего не изменилось! НДС, пошлины на бензин, автомобильные налоги — разве стало бедному человеку хоть чуть-чуть легче? Не доверяй ни принцам, ни сынам человеческим, от которых тебе никакой помощи! Джули, вон та брюссельская капуста очень аппетитно выглядит…
Джульетта польщенно улыбнулась, подкладывая ему добавки, хотя и знала, что выглядит капуста так себе — разваренной и водянистой. К тому же на всех ее не хватало, так же как и печеного картофеля. С брюссельской капустой вечно такая морока — чистить ее, срезать крошечные кочерыжки с каждого кочанчика… Но Кену и его брату она положила щедро. Элле и Фрэнку досталась всего парочка, и Джульетта замаскировала пустоту на их тарелках брюквой: почти так же сытно, зато гораздо легче готовить.
— Кому вина? — спросила она.
— Мне красного, Джули, если оно еще осталось.
— Да полно! — уверила она, и так оно и было. Может, Джульетта и не рассчитала с капустой, но вина она купила достаточно. И еще пару бутылок «Бифитера», на случай, если кто захочет. Еще не хватало — остаться без выпивки на Рождество! — У тебя, должно быть, в горле пересохло: ты же целое утро говорил.
— Мне каждый раз кажется, что я читаю проповедь минутки две, не больше, а потом гляну на часы — и оказывается, уже полчаса прошло.
— Остальным тоже так кажется, — уверил Кен.
— Я видел, Элла меня внимательно слушала. Да, девочка? Элла кивнула, замерев с приборами в руках.
— Всю службу взгляда не отрывала.
Элла не смела глаз поднять. Ей и в голову не приходило, что дядя Роберт мог заметить во время проповеди, как она на него уставилась.
— Я сегодня чуть не решился велеть тебе встать рядом со мной. Подумывал об этом. Так сказать, мгновенное вдохновение — так бывает, когда проповедуешь экспромтом, ты знаешь, Кении. Тобой движет дух Господень, и надо следовать идеям, которые сами приходят на ум. Ты ведь не была бы против, Элла?
Она покачала головой. Руки ее сделались бледнее скатерти. Стоять в церкви рядом с дядей Робертом — да она бы в обморок грохнулась, или вообще умерла бы! Она бы и с места не смогла встать. При одной только мысли об этом у нее коленки задрожали.
— На что она тебе сдалась? — презрительно спросил Кен.
— Невинность. Когда я говорил об испорченных детях, вдохновение вдруг шепнуло мне: «Покажи им, о чем ты говоришь. Представь пред их очи образ чистоты и спроси: «Почему?» Спроси их: «Почему мы позволяем себе марать такую чистоту?» Такие слова острее самого острого меча. Они одним махом проникают в самое сердце. Невинность — один удар. Испорченность — другой удар. Для грешной души они — смертельное оружие».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
