политико-экономическом отношении и впервые реализует первоначальную тенденцию раздела – равенство. Точно так же ассоциация восстанавливает разумным путём, а не посредством крепостничества, барства и нелепой собственнической мистики, эмоциональное отношение человека к земле: земля перестаёт быть объектом торгашества и благодаря свободному труду и свободному наслаждению опять становится подлинным, личным достоянием человека. Большое преимущество раздела земельных владений заключается в том, что здесь масса, которая не может больше решиться на крепостную кабалу, гибнет от собственности иначе, чем в промышленности.
Что касается крупного землевладения, то его защитники всегда софистически отождествляли политико-экономические выгоды крупного земледелия с крупной земельной собственностью, как будто не видно, что эти выгоды как раз только с отменой собственности получают, с одной стороны, наивозможно более широкий размах, а с другой стороны, впервые оказываются социально-полезными. Точно так же эти защитники крупной земельной собственности нападали на торгашеский дух мелкого землевладения, как будто крупное землевладение, даже уже в его феодальной форме, не заключало в себе торгашества в скрытом виде. Я уже не говорю о современной английской форме земельной собственности, где феодализм землевладельца переплетается с торгашеским духом и промышленным предпринимательством арендатора.
Подобно тому как крупная земельная собственность может вернуть обратно разделу земельных владений упрёк в монополии, потому что и раздел земельных владений базируется на монополии частной собственности, точно так же и раздел земельных владений может вернуть крупному землевладению упрёк в разделе, потому что и здесь господствует раздел, только в неподвижной, замороженной форме. Вообще частная собственность покоится на разделе. К тому же, как раздел земельных владений приводит обратно к крупному землевладению капиталистического типа, так и феодальная земельная собственность рано или поздно неизбежно должна подвергнуться разделу или, по крайней мере, попасть в руки капиталистов, к каким бы уловкам она ни прибегала.
Это происходит потому, что крупная земельная собственность, как это мы видим в Англии, толкает подавляющее большинство населения в объятия промышленности и низводит своих собственных рабочих на ступень полной нищеты. Таким образом, она порождает и увеличивает могущество своего врага – капитала, промышленности, отбрасывая на его сторону бедноту и всю деятельность в стране. Крупная земельная собственность делает большинство населения страны промышленным и поэтому превращает его в противника крупной земельной собственности. Если промышленность достигла высокого могущества, как мы это видим теперь в Англии, то она шаг за шагом выбивает из рук крупной земельной собственности её монополию по отношению к зарубежным странам и заставляет её конкурировать с зарубежными землевладельцами. Дело в том, что при господстве промышленности земельная собственность могла обеспечивать себе своё феодальное величие только посредством монополии по отношению к зарубежным странам, защищая себя таким путём от общих законов торговли, противоречащих её феодальной сущности. Будучи втянута в орбиту конкуренции, земельная собственность следует законам конкуренции, как и любой другой товар, подчинённый конкуренции. Она в такой же мере теряет устойчивость, то сокращается, то увеличивается, перелетает из рук в руки, и никакое законодательство не может уже удержать её в немногих предопределённых к тому руках. Непосредственным результатом является её распыление по многим владельцам и во всяком случае – подчинение власти промышленного капитала.
И, наконец, такое крупное землевладение, которое насильственно сохранено путём запрещения раздела земельных владений и которое рядом с собой породило огромную промышленность, приводит к кризису ещё скорее, чем такой раздел земельных владений, при котором мощь промышленности остаётся всё ещё на втором месте.
Крупное землевладение, как мы это видим в Англии, уже утратило свой феодальный характер и приобрело характер предпринимательский, поскольку оно стремится делать возможно больше денег. Оно приносит собственнику максимально возможную земельную ренту, а арендатору – максимально возможную прибыль на его капитал. В результате этого заработная плата сельскохозяйственных рабочих уже доведена до минимума, а класс арендаторов представляет уже внутри землевладения силу промышленности и капитала. Вследствие конкуренции с заграницей земельная рента в большинстве случаев перестаёт быть таким доходом, который сам по себе достаточно обеспечивал бы землевладельца. Значительная часть земельных собственников вынуждена занять место арендаторов, а эти последние частично опускаются в ряды пролетариата. С другой стороны, многие арендаторы завладевают земельной собственностью; это происходит потому, что крупные собственники, спокойно получающие свои доходы, по большей части предаются расточительству и, как правило, непригодны для руководства земледелием в крупном масштабе: у них обычно нет ни капитала, ни способности эксплуатировать землю. Таким образом, часть их тоже совершенно разоряется. И, наконец, сведённую до минимума заработную плату приходится снижать ещё больше, чтобы можно было выдержать новую конкуренцию. А это с необходимостью ведёт к революции.
Земельная собственность должна была развиваться и тем и другим путём, чтобы и там и здесь прийти к неизбежной гибели, подобно тому как промышленность и в форме монополии, и в форме конкуренции должна была прийти к разорению, чтобы научиться верить в человека.
[Отчуждённый труд]
Мы исходили из предпосылок политической экономии. Мы приняли её язык и её законы. Мы предположили как данное частную собственность, отделение друг от друга труда, капитала и земли, а также заработной платы, прибыли на капитал и земельной ренты; далее, разделение труда, конкуренцию, понятие меновой стоимости и т. д. На основе самой политической экономии, пользуясь её собственными словами, мы показали, что рабочий низводится на степень товара, притом самого жалкого, что нищета рабочего находится в обратном отношении к мощи и размерам его продукции, что необходимым результатом конкуренции является накопление капитала в руках немногих, т. е. ещё более страшное восстановление монополии, и что в конце концов исчезает различие между капиталистом и земельным рантье, между хлебопашцем и промышленным рабочим и всё общество неизбежно распадается на два класса – собственников и лишённых собственности рабочих.
Политическая экономия исходит из факта частной собственности. Объяснения её она нам не даёт. Материальный процесс, проделываемый в действительности частной собственностью, она укладывает в общие, абстрактные формулы, которые и приобретают для неё затем значение законов. Эти законы она не осмысливает, т. е. не показывает, как они вытекают из самого существа частной собственности. Политическая экономия не даёт нам ключа к пониманию основы и причины отделения труда от капитала и капитала от земли. Так, например, когда она определяет взаимоотношение между заработной платой и прибылью на капитал, то последней причиной является для неё интерес капиталистов; иными словами, она предполагает как данное то, что она должна вывести в результате анализа. Точно так же всюду вклинивается конкуренция. Объяснение для неё ищут во внешних обстоятельствах. При этом политическая экономия ничего не говорит нам о том, в какой мере эти внешние, с виду случайные
