Но вместе с тем он был совершенно неподготовлен к этому свиданию; разные тягостные мысли омрачали его неожиданное счастье. Как появится он на родине после трехлетней службы, не дослужившись хотя бы до сержанта, ничего не привезя в подарок, ободранный, не имея ни копейки за душой, даже не справив себе ради такого случая приличного мундира?
Нет, конечно, новость застала его врасплох — радость отуманила голову, опьянила; хоть бы дали несколько дней, чтобы приготовиться к отъезду. Да и этот незнакомый Алжир ничего не говорит его сердцу. Надо еще там акклиматизироваться. Нет, если уж ему осталось служить два года, то не лучше ли провести их здесь, на берегу этой унылой большой реки, к которой привык.
Увы! Несчастный любил свою Сенегамбию! Только теперь он это понял; множество невидимых таинственных нитей связывали его с ней. Чуть не обезумев от радости, что едет на родину, он вдруг почувствовал, как дороги его сердцу песчаная пустыня и домик Самба-Гамэ, несмотря на царящее крутом уныние, духоту и зной.
Словом, Жан не был готов к отъезду… Волны окружающей жизни проникли все его существо, он потонул в них, окутанный таинственными чарами всевозможных заклятий и черных амулетов. Мысли стали путаться в его больном мозгу, и, среди этой душной ночи, насыщенной электричеством, в его душе возникла борьба, как будто ее смертельное оцепенение боролось с пробуждавшейся жизнью.
XVII
Солдаты уезжают быстро. К вечеру следующего дня Жан, наскоро уложив вещи и захватив необходимые бумаги, уже стоял на борту парохода, курил сигаретку и смотрел на волны вслед исчезающему из глаз Сен-Луи.
Фату-гей лежала у его ног на палубе; к назначенному часу она упаковала все свои передники и гри-гри в четыре больших тыквы и ни на секунду не задержала Жана. Жан должен был заплатить за ее проезд до Дакара своими последними khaliss. Он сделал это с удовольствием, не в силах ей отказать, а также из желания удержать ее еще ненадолго при себе. Слезы и вопли «безутешной вдовицы» звучали искренно и рвали душу. Жан был тронут ее отчаянием, забыв о том, что она зла и лжива, как любая негритянка.
Сострадание и нежность к Фату растут в его душе по мере того, как сердце его размягчается, радуясь возвращению на родину. Отчего бы ему не захватить ее с собой в Дакар; по крайней мере, теперь на досуге можно подумать о ее дальнейшей судьбе.
XVIII
Дакар, один из городов колонии, воздвигнут на песчаной каменистой почве. Это наскоро выстроенная пристань для пакетботов на западе Африки у Зеленого Мыса. Здесь среди унылых дюн торчат громадные баобабы, а в небе парят стаи орлов и ястребов.
Фату-гей поселилась временно в домике мулатов, объявив, что не желает ни под каким видом возвращаться в Сен-Луи; она не строит планов на будущее и не знает, что ждет ее впереди. Жан тоже. Он еще ничего для нее не придумал, несмотря на все старания да к тому же полное отсутствие денег!
Утро. Пакетбот, который должен увезти спаги, отправится через несколько часов. Фату-гей уныло сидит над своими несчастными черными тыквами, хранящими все ее богатство; и не произносит ни слова, даже не отвечает на вопросы. Ее глаза тупо и безнадежно смотрят в одну точку — это искреннее и мрачное отчаяние надрывает сердце. Жан стоит над нею, покручивая усы и тщетно раздумывая, что же предпринять. Вдруг, дверь с шумом отворяется, и в комнату как вихрь влетает высокий спаги.
Это Пьер Буае, бывший в течение двух лет соседом Жана по комнате и его товарищем. Будучи оба людьми чрезвычайно замкнутыми, они говорили мало, но крайне уважали друг друга и дружески расстались, когда Пьер должен был уехать на службу в Горэ.
Сняв кепи, Пьер Буае торопливо извиняется и взволнованно хватает Жана за руки:
— Пейраль, я целое утро тебя ищу!.. Нужно поговорить: у меня к тебе большая просьба. Выслушай меня и хорошенько подумай, прежде чем ответить… Ты едешь в Алжир!.. А я, увы, завтра же должен отправиться на пост Гадианге в Уанкаре вместе с несколькими товарищами. Там воюют, и, пробыв месяца три на месте военных действий, можно наверняка получить повышение или орден. Срок нашей службы одинаков, мы с тобой одних лет. Это не отсрочит твоего возвращения… Поменяйся со мной, Пейраль!
Жан догадался с первых же слов. Глаза его расширились и смотрели в пространство, полные муки… В его душе бурили противоречивые мысли и ощущения; он раздумывал, скрестив руки на груди и опустив голову, а Фату, заинтересованная происходящим, насторожилась и, с замиранием сердца, ожидала приговора, готового слететь с уст Жана.
Тогда спаги снова заговорил, не давая Жану опомниться и произнести роковое для него «нет».
— Слушай, Пейраль, уверяю тебя, что это выгодная сделка.
— А другие, Буае?.. Ты не пробовал предложить другим?..
— Пробовал и получил отказ. Впрочем, я этого ожидал: у них есть на то причины. А для тебя, Пейраль, это выгодно. Губернатор Горэ принимает во мне большое участие и обещает тебе протекцию, если ты согласишься. Мы рассчитывали на тебя прежде всего потому, что ты любишь эту страну (при этом Буае взглянул на Фату)… И по возвращении из Гадианге тебя пошлют дослуживать в Сен-Луи — это мне обещал губернатор… Клянусь тебе, все решено.
— Да мы и не успеем, — сказал Жан, как утопающий, хватаясь за соломинку.
— Успеем!.. — вскричал Пьер с внезапной вспышкой радости. — Успеем, Пейраль, до вечера еще много времени. Тебе ничего не нужно делать. Командир уже все знает, и бумаги готовы. Необходимо только твое письменное согласие. Я сейчас же отправлюсь в Горэ, устрою все дела и через два часа вернусь. Послушай, Пейраль: вот мои сбережения, тут ровно триста франков — возьми. Они будут для тебя большим подспорьем, когда ты вернешься в Сен-Луи, да и вообще пригодятся.
— О!.. нет… спасибо! Я не продаю себя, — ответил Жан и с презрением отвернулся, а Буае, поняв свой промах, схватил его за руку и сказал:
— Прости меня, Пейраль! — Он продолжал держать его за руку, и оба, взволнованные до глубины души, молча стояли друг против друга…
Фату хорошо понимала: стоит ей сказать слово, и все погибло. Встав на колени, она шептала молитву своих соплеменников, обнимая ноги спаги и ползая за ним по полу.
Жан, конфузясь, что сцена происходит при постороннем, суровым голосом говорил ей:
— Ну, Фату-гей, оставь меня, пожалуйста. Да что ты, с ума сошла, что ли?
Но Пьер Буае не только не смеялся, но был чрезвычайно тронут всем происходящим.
Луч утреннего солнца, скользя по желтому песку, проникал в приотворенную дверь, заливал ярким светом одежды обоих спаги, их красивые взволнованные лица, зажигал серебро браслетов на тонких руках Фату, как уж ползавшей по полу, и подчеркивал убогую наготу стен африканского домика, где трое одиноких людей отчаянно боролись за свое счастье.
— Пейраль, — вкрадчивым голосом продолжал спаги, — ведь я родом из Алжира. Неужели тебе надо объяснять: в Блида живут мои старики, я у них один, они ждут меня. Ты понимаешь, что значит вернуться домой.
— Ну ладно! — сказал Жан, заломив на затылок красное кепи и топнув ногой. — Ладно, я согласен!.. Пожалуй, я останусь!..
Спаги Буае крепко его обнял и поцеловал. А Фату, не поднимаясь с пола, спрятала голову на коленях Жана, и из груди ее вырвался дикий вопль, перешедший в смех, а потом в слезы.
XIX
Но время не ждало, и Пьер Буае исчез так же быстро, как и появился, захватив драгоценную бумагу, где несчастный Жан начертал свою подпись крупным четким солдатским почерком. Наконец все было в порядке, формальности улажены, багаж перенесен; все произошло так быстро, что оба спаги не успели собраться с мыслями. Ровно в три часа пакетбот отправился в путь, увозя с собой Пьера Буае.
Жан остался.
XX
Но когда это свершилось и Жан остался один на песчаной отмели, глядя вслед удаляющемуся судну, — им овладело безнадежное отчаяние. Сердце сжимало досадой и мукой, в нем закипала ярость против Фату и отвращение к этой дикарке, хотелось прогнать ее с глаз долой; вместе с тем пробуждалась глубокая нежность к родному очагу, к любимым людям, с нетерпением ожидавшим его возвращения.
Ему казалось, будто он подписал себе смертный приговор и навеки заключил союз с этой мрачной страной. И он бросился бежать по берегу, сам не сознавая куда, — ему не хватало воздуха, он хотел побыть один и проводить удаляющееся судно.
Был самый зной, солнце стояло еще высоко, а пустынное море величественно лежало под его яркими лучами. Жан долго бродил по дикому берегу, по гребням дюн и каменистых утесов, откуда открывалась даль. Ветер свистел над его головой, вздымая необозримую водную равнину, по которой скользило ушедшее судно.
Голова Жана была так отуманена, что он уже не чувствовал палящих солнечных лучей.
