посылал подальше всех, кто его высказывал. Он уже сориентировался на сотрудничество с боевыми офицерскими группами, засылаемыми генералом Кутеповым в Советский Союз для террора. Еженедельник «Борьба за Россию» теперь поддерживал не только моральный дух самих террористов, но и становился пропагандистским антисоветским изданием для распространения на советской территории.
Но надежды не оправдались. Вторым «Колоколом» или марксистской «Искрой» он не стал. Идеи, проповедуемые на его страницах, не воспринимали ни русские эмигранты, ни бывшие офицеры, ни советские граждане. А после похищения советскими агентами в Париже белых генералов Кутепова и Миллера, которые руководили Русским общевоинским союзом, Мельгунов, как борец с большевизмом, уже не оправился до конца дней своих.
Большинство соратников оставило его. Кто хочет иметь дело с деятелем, превратившимся в крайнего неврастеника. Его не спасала уже выдыхающаяся энергетика. К тому времени относятся слова известного политэмигранта Григория Алексинского о Мельгунове: «Какой же он историк, он истерик».
Он жил как одинокий волк, расходясь с большинством русской эмиграции. И по поводу победы Советского Союза над гитлеровской Германией, воодушевившей заграничных русских, Мельгунов, в оценке ее оставшийся в одиночестве, сказал, как отрезал: «Общественная честь должна быть дороже возможного одиночества». Общественная честь – это все та же ненависть к большевистской России.
Только в одном корил себя Мельгунов. Разоблачая «Трест» после его крушения, он не мог простить себе увлеченность Александром Александровичем Якушевым, бывшим царским сановником, оказавшимся агентом ОГПУ, блестяще сыгравшим роль главы псевдомонархической организации в этой чекистской операции.
3. Интеллектуальные герои подпольных сходок
Петроградская организация «Национального центра»: профессор Завадский и другие
В России наступивший 1919 год был вторым годом Гражданской войны. Сибирь жила под контролем адмирала Колчака, объявившего себя «верховным правителем России». С северо-запада готовились наступать на большевистский Петроград дивизии генерала Юденича. Его поддерживали финны, намереваясь тоже поучаствовать во взятии города. На севере колчаковские армии должны были сомкнуться с интервенционистскими частями англичан, высаживающихся в Архангельске. А на юге конные корпуса армии генерала Деникина, прорвав большевистский фронт, рвались к Харькову, Курску, Орлу, Туле – впереди была Москва.
И Колчак, и Юденич, и Деникин надеялись, что в какой-то момент им начнут помогать верные люди в тылу у красных. Ожидания генералов не были напрасными. Двадцать девятого мая Ленин шлет телеграмму в Петроград уполномоченному Реввоенсовета Сталину[44]:
«Вся обстановка белогвардейского наступления на Петроград заставляет предполагать наличность в нашем тылу, а может быть и на самом фронте, организованного предательства. Только этим можно объяснить нападение со сравнительно незначительными силами, стремительное продвижение вперед, а также неоднократные взрывы мостов на идущих в Петроград магистралях. Похоже на то, что враг имеет полную уверенность в отсутствии у нас сколько-нибудь организованной военной силы для сопротивления и, кроме того, рассчитывает на помощь с тыла (пожар артиллерийского склада в Ново-Сокольниках, взрывы мостов, сегодняшние известия о бунте на Оредеже). Просьба обратить усиленное внимание на эти обстоятельства, принять экстренные меры для раскрытия заговоров».
В эти же дни в одной из питерских квартир, что на Выборгской стороне, шло заседание петроградского отделения «Национального центра», организации всероссийской и конспиративной, достаточно сильной, располагающей средствами от Колчака и иностранных союзников. Глава отделения инженер Вильгельм Иванович Штейнингер, он же владелец фирмы «Фос и Штейнингер», он же член партии кадетов, говорил о планируемом восстании в Петрограде накануне взятия его частями Юденича – захват телефонной станции, телеграфа, питерских вокзалов, взрывы зданий, где обосновалась большевистская власть, арест и расстрел коммунистических вождей города.
Участниками заседания, что слушали речь Штейнингера и принимали ее как план действий, были: профессор Быков из Технологического института, профессор Завадский из Института путей сообщения (читал курс о проектировании мостов, а теперь, согласно плану, должен был советовать, как эти мосты лучше взорвать), здесь же профессор из Политехнического института, двое инженеров, один с Балтийского, другой с Путиловского заводов, известная деятельница кадетской партии, генерал из царских, но теперь служивший новой власти, и двое полковников. На последних ложилась организация офицерских отрядов – ударной силы восстания.
Но осуществить задуманное не получилось. Связников, посланных с сообщением в штаб генерала Юденича, заметили и арестовали на окраине Петрограда. После этого петроградская ВЧК добралась и до самой организации. На допросе Штейнингер заявил: «Национальный центр ставил себе следующие задачи: фактическое свержение власти большевиков и признание неизбежности личной диктатуры в переходный период во всероссийском масштабе с последующим созывом Учредительного собрания. Личную диктатуру признаем в духе Колчака. Экономическая платформа – восстановление частной собственности с уничтожением помещичьего землевладения за выкуп».
Именно на таких формулировках настаивала профессорская группа питерского отделения «Национального центра». Профессора и написали эту политическую декларацию, особо не переживая, как ее воспримут военные, штаб Юденича, его советники из союзнических миссий, сидящие в эстонском Ревеле.
При штабе Юденича уже было «политическое совещание», которое тоже ваяло программу политического переустройства России и где громче всех шумел профессор Кузьмин-Каратаев. Все его монологи заканчивались одним: «Вешать и расстреливать!»
– Оно-то так, конечно, когда войска войдут в Петроград, но не по-профессорски как-то, – говорил Юденич. – Хорошо кричать под защитой моих штыков. А вот эти, что сейчас сидят в Петрограде, действительно дельную политику предлагают. Может действительно, господа, профессорский ум в подполье работает лучше?
Профессор Завадский – ведущее перо в написании декларации. Хотя и не гуманитарий, и не юрист. Он был путейский профессор. И сочиняя политическую декларацию, где ведущий пункт – свержение власти большевиков, он одновременно по заданию большевиков разрабатывал проект строительства железной дороги к северо-западу от Петрограда.
Но творческое вдохновение в созидании проекта новой дороги так и не смогло перебороть злость оттого, что отобрали автомобиль, приобретенный на заработанное, что неизвестна судьба капитала в Русско-Азиатском банке, что превратились в пустые бумажки акции промышленных компаний, в которые вкладывался не один год, что теперь он не пайщик прибыльных предприятий. Да и где они теперь, эти прибыльные предприятия? Революция отняла все, квартира, правда, пока осталась за ним. Надолго ли? И вообще, рухнула та жизнь, где он был величиной, и не только на кафедре, в аудитории, в инженерных бюро, но и в питерском свете, который предполагал связи в деловых и чиновничьих кругах, регулярные встречи и застолья с нужными людьми, выходы в театр, посещение скачек, ужины в «Аквариуме» и обеды у Кюба.
Счет к советской власти рос. И этим счетом становилась и декларация политического переустройства, черновой вариант которой он писал на холодную голову. Поэтому в тексте ее и «свержение власти большевиков», и «восстановление института частной собственности», и «переходный период», и диктатура в переходный период, и «учредительное собрание», и прогрессивная мысль – «уничтожение помещичьего землевладения».
Он не называет фамилию диктатора, лишь отмечает – «в духе Колчака». И здесь его поддерживают не
