дюйм. Думаю, Пэр решит атаковать сразу в нескольких местах. Не знаю.
Вероятно, Веллингтон действительно будет штурмовать Бадахос, как штурмовал Сьюдад-Родриго – одновременно через три бреши, но это еще не гарантия успеха. Старые солдаты, те, кто воевал с Веллингтоном в Индии, знают, что он не любит осаду. Пэр бережет своих людей в бою, заботится об их здоровье между кампаниями, но бросает вслепую, как картечь, на стены крепости, чтобы быстрее закончить дело.
Шарп пожал плечами:
– Через это надо пройти.
– Сказала девственница, – улыбнулся Хоган. – Какие у вас новости?
– Да почти никаких. – Шарп пролитым вином вывел на столе букву «А», стер. – В Элваше получим пополнение. Говорят, там двести солдат и офицеры, но о полковнике пока ничего. Может, вы слышали?
Хоган выплюнул косточку от оливки.
– Ни словечка. Хотя могу поспорить на два ящика вина, что вы его получите до осады.
– Которая начнется?..
Хоган задумался, подбрасывая на ладони оливку.
– Через три недели? Пушки везут морем. Всё в движении.
Шарп взглянул через окошко в задней двери на проливной дождь:
– Нужна погода получше.
Хоган пожал плечами:
– Дождь не может продолжаться вечно.
– То же самое говорил Ною его брат.
Майор улыбнулся:
– Да, зато ему не пришлось сорок дней выгребать слоновье дерьмо.
Шарп ухмыльнулся. Пехоте скоро предстоит выгребать из окопов жидкую грязь, ведя траншеи к могучей крепости. При мысли о Бадахосе он помрачнел. Хоган это заметил:
– Что вас гнетет?
Шарп покачал головой:
– Ничего.
– Может, дело в назначении?
Шарп еле заметно дернул плечом:
– Наверное.
– Теперь-то его у вас не отнять.
– Побьетесь об заклад хоть на бутылку?
Хоган не ответил. Отвечать было нечего. Военное министерство присваивало чины совершенно наобум или тем, кого лишь благодаря деньгам и связям не заперли в сумасшедший дом, и не имело привычки подтверждать назначение просто потому, что офицер хорош. Хоган покачал головой, снова поднял стакан:
– Чума побери канцелярских крыс.
– Чтоб им подохнуть в муках.
Сидевшие возле раздаточного люка начали подниматься. Хоган приветливо улыбнулся, и к ним присоединился майор Форрест. Шарп вполуха слушал, как Хоган повторяет новости, однако мысли были заняты проклятым бюллетенем. Если его утвердят в чине, можно успокоиться. Он пытался вообразить, что будет в противном случае – если назначение не подтвердят и он вновь окажется лейтенантом. Придется отдавать честь Ноулзу, звать его «сэр». Кто-то другой возглавит роту, которую Шарп вымуштровал, выпестовал и провел через два года войны. Он помнил, как впервые увидел этих солдат – запуганных, беспомощных, – а ведь теперь они не хуже других. Как он останется без своих людей, без Харпера? Господи боже! Без Харпера!
– Господи боже!
Шарп решил было, что Хоган прочел его мысли, но потом заметил, что майор смотрит в другой конец комнаты.
Хоган покачал головой:
– Я красоту увидел в первый раз в тот час, как встретил взгляд ее желанных глаз[4].
В комнату вошла Тереза и направилась к ним. Хоган повернулся к Форресту:
– Полагаю, это ваша супруга? Не может быть, чтобы Шарпа. У него нет и капли вкуса! Он даже не слышал о Джоне Донне, не говоря уже о том, чтобы заметить неточность в цитате. Нет, столь прекрасное существо может полюбить лишь человека со вкусом, вроде вас, майор, или меня.
Он поправил воротник, а Форрест покраснел от удовольствия.
Лейтенант Прайс опустился на колени, преградив Терезе путь, и преподнес ей свою неувядающую любовь в виде красного перца, который держал наподобие розы. Другие лейтенанты подбадривали его, кричали Терезе, что у Гарольда Прайса большое будущее, но она лишь послала ему воздушный поцелуй и прошла мимо. Шарп невероятно гордился ею. Терезу сочли бы красавицей где угодно – в любой гостиной, в любом театре, в любом дворце, а уж тем более в сырой, дымной харчевне в Порталегри. Мать его ребенка. Его женщина.
Шарп встал рядом, смущаясь оттого, что всем видно его довольство, предложил ей стул. Потом представил Хогана, который бойко заговорил по-испански и вызвал у Терезы смех. Она смотрела на Шарпа влюбленными глазами из-под длинных черных ресниц, слушала чепуху, которую молол ирландец, смеялась. Инженер выпил за ее здоровье, отпустил очередной комплимент, взглянул на Шарпа:
– Вы счастливец, Ричард.
– Знаю, сэр. Знаю.
Лейтенант Прайс, оставшись с красным перцем в руках, швырнул его через комнату и громогласно спросил:
– Куда идем?
– В Бадахос!
И грянул оглушительный хохот.
Часть вторая
Февраль-март 1812 г.
Глава восьмая
– Стой! – (Грохот башмаков о мостовую.) – Стой смирно, сволочи! Смирно! – Сержант гоготнул, скрипнул немногими оставшимися зубами. – Кому сказано, смирно! Если у тебя чешется задница, Гаттеридж, так я тебе почешу штыком!.. Смирно! – Он повернулся к молоденькому офицеру, образцово козырнул. – Сэр!
Прапорщик, заметно робеющий перед высоким сержантом, вернул приветствие.
– Благодарю вас, сержант.
– Не благодарите, сэр. Это моя работа.
Сержант издал свой обычный смешок – отвратительный звук, от которого сразу делалось не по себе, – и зыркнул сперва направо, потом налево. Глаза у сержанта голубые, почти как у младенца, решил прапорщик, а вот все остальное желтое, даже желтушное, – волосы, зубы, кожа.
Младенчески голубые глаза остановились на прапорщике.
– Вы ведь идете искать капитана, сэр, верно? Чтобы доложить о нашем прибытии, сэр?
– Да, конечно.
– Передайте ему мои приветствия, сэр. Самые горячие. – Смешок перешел в надсадный кашель, голова затряслась на длинной, тощей шее, поперек которой шел чудовищный шрам.
Прапорщик вошел во двор с выведенным мелом на воротах «ЮЭ/ЛР». Он был рад отделаться от сержанта, отравившего ему долгий путь из Южно-Эссекского рекрутского пункта; радовался он и тому, что теперь сможет разделить бремя сержантского безумия с другими офицерами. Нет, не так. Сержант не безумен, просто что-то в его внешности подсказывает: под этой желтой кожей таится нечто ужасное. Сержант пугал прапорщика не меньше, чем новобранцев.
Впрочем, солдаты во дворе пугали молодого офицера почти так же сильно. Они походили на португальских ветеранов и разительно отличались от солдат, которых прапорщик видел в Англии. Алые мундиры либо полиняли до белесо-розовых, либо превратились в зловеще-багровые. Чаще других цветов встречался бурый – цвет заплат из грубой крестьянской материи на чиненых-перечиненых форменных штанах и кителях. Хотя на дворе стояла зима, лица были бурыми от загара. Но главное, что бросилось в глаза прапорщику, – это уверенный вид. Далеко не новое, но тщательно начищенное оружие не стесняло солдат, как не стеснял прапорщика новый красный мундир с ярким желтым кантом. Прапорщик – младший офицерский чин, и Уильям Мэтьюз, шестнадцати лет от роду, только делавший вид, что
