Южного Эссекского полка.
Лерой рассмеялся:
– Присоединяйтесь к обойденным в звании.
Ни у кого, кроме Лероя, не хватило духу сказать! Эти ублюдки прислали через голову Шарпа нового человека, а ему и словом не обмолвились! Шарпа душила тоска, ярость и беспомощность перед лицом неповоротливой военной машины. Просто в голове не укладывается! Хейксвилл, Тереза уезжает, а теперь еще и это!
В арке появился майор Форрест, увидел Шарпа, подошел.
– Шарп?
– Сэр.
– Не торопитесь с выводами. – Голос у майора был расстроенный.
– С выводами, сэр?
– Касательно капитана Раймера. – Форрест кивнул на нового капитана, который в этот самый момент обернулся и заметил Шарпа.
Молодой офицер отвесил легкий вежливый поклон, Шарп вынужден был ответить тем же. Он снова взглянул на Форреста:
– Что случилось?
Форрест пожал плечами:
– Он купил патент Леннокса.
Леннокса? Предшественник Шарпа умер два с половиной года назад.
– Но это было…
– Знаю, Шарп. Его завещание рассматривалось в суде. Патент поступил на торги совсем недавно.
– Я даже не знал, что он продается!
Впрочем, какая разница, ему все равно не заплатить полторы тысячи фунтов.
Лерой прикурил новую сигару от окурка.
– Сомневаюсь, чтобы хоть кто-нибудь знал. Верно, майор?
Форрест с несчастным видом кивнул. На открытых торгах за патент пришлось бы заплатить настоящую цену. Гораздо вероятнее, что у капитана Раймера отыскался дружок-стряпчий, который за солидную мзду продал ему патент по дешевке. Майор развел руками:
– Мне очень жаль, Шарп.
– И что теперь? – сурово осведомился Шарп.
– Ничего. – Форрест старался говорить бодро. – Майор Коллет, которого вы, Шарп, еще не видели, со мной согласен. Это недоразумение. Так что до прибытия полковника Уиндема ротой командуете вы.
– А он прибывает сегодня.
Форрест кивнул:
– Все устроится, Шарп. Вот увидите.
Во двор с седлом в руках вышла Тереза, но Шарпа не заметила. Он отвернулся и стал смотреть на розовые в свете зари крыши Элваша. Северный ветер нагнал облаков, поперек равнины пролегла тень и накрыла Испанию, накрыла далекую черную крепость Бадахос.
Шарп выругался грязно и длинно, словно скверное слово может отразить удары судьбы. Он понимал: это домысел, и к тому же глупый, но ему чудилось, будто крепость, преградившая восточную дорогу, ее высящиеся над Гвадианой стены – средоточие всякого зла, и любой, кто к ней приблизится, обречен пагубному року. Хейксвилл, Раймер, Тереза уезжает, все меняется – интересно, что еще пойдет наперекосяк, прежде чем они поразят зло в Бадахосе?
Глава девятая
В Обадайе Хейксвилле все было безобразно и омерзительно до такой степени, что аж дух захватывало. Тело огромное, однако всякий, кто ошибочно считал большой живот признаком слабости, изумлялся мощным рукам и ногам. Сержант был нескладен, за исключением тех случаев, когда выполнял уставные движения, но даже в его походке читался намек: в любую минуту этот человек может обернуться огрызающимся зверем, полудиким-полубезумным. Желтая кожа досталась ему в память о лихорадке на Андаманских островах. Волосы на покрытой шрамами голове росли редко; когда-то желтые, они уже начали седеть и жидкими тусклыми прядями падали на вытянутую, искривленную, чудовищно изуродованную шею.
Давным-давно, еще до повешения, Обадайя понял, что никогда не будет внушать приязнь, и решил сделать так, чтобы его боялись. У Хейксвилла было одно преимущество: он ничего не страшился. Когда другие жаловались на голод или холод, усталость или болезнь, сержант только гоготал – он знал, что это преходяще. Ему было плевать, ранят ли его в бою: раны затянутся, ушибы пройдут, он не умрет. Он знал это с той минуты, как повис в петле: он не умрет, так наколдовала его мать, и потому гордился чудовищным шрамом, символом своей неуязвимости, и знал, что шрам этот пугает других.
Офицеры не ссорились с Обадайей Хейксвиллом. Они боялись злить его и поэтому заискивали перед ним, зная, что в ответ он будет исполнять каждую закорючку устава и поддерживать их власть над солдатами. В этих рамках сержант был волен мстить миру, который сделал его уродливым, нищим, никому не нужным, – миру, который чуть его не убил, а теперь нешуточно боится.
Хейксвилл ненавидел Шарпа. Для сержанта офицеры были людьми, рожденными, как Моррис, занимать высокие посты, раздавать награды и привилегии. Но Шарп – выскочка, он вылез из той же грязи, что и сам Хейксвилл; сержант однажды пытался его сломить и не сумел. Второй раз Шарпу не уйти. Теперь, сидя в конюшне позади офицерского дома, ногтями отрывая от кости копченое мясо и отправляя в жадный рот, Хейксвилл тешился воспоминанием о недавней встрече. Он заметил растерянность офицера и счел ее маленькой победой, которую надо в будущем закрепить и приумножить. Есть здесь и сержант-ирландец, которым стоит заняться.
Хейксвилл набивал рот мясом, расчесывал блошиные укусы под мышкой и гоготал. Страх полезен, согласие – нет. Хейксвилл облегчал себе жизнь, деля роты на враждующие лагеря, на своих сторонников и противников. Неугодных он заставлял откупаться деньгами или услугами, которые делали сержантскую жизнь сносной. Хейксвилл сразу смекнул, что Патрик Харпер так просто этого не допустит. Ха-ха! Не для того Обадайя вернулся в действующую армию, в роту, где можно поживиться богатой военной добычей, чтобы эти двое ему помешали.
Хейксвилл порылся в патронной сумке и вытащил горсть монет. Немного, всего несколько шиллингов, но их он ухитрился стащить в неразберихе прибытия в Элваш. В конюшню он зашел пересчитать добытое и спрятать поглубже в ранец. Услуги предпочтительнее денег. Скоро он узнает, кто из солдат женат и у кого жены миловиднее. За этих-то счастливчиков он и примется, так что им небо с овчинку покажется и они рады будут откупиться чем угодно. Обычная плата – жена. Хейксвилл знал по опыту, что двое или трое сломаются, приведут зареванных баб в какое-нибудь устланное соломой стойло вроде этого, а с теми уж он сладит. Иные женщины приходят пьяные, это ему не помеха. Одна пыталась заколоть его штыком, Хейксвилл убил ее, а убийство свалил на мужа – он рассмеялся, вспомнив, как вешали того солдата. Потребуется время, чтобы освоиться в новом батальоне, окопаться в нем, как зверь в норе, но он это сделает. А пока, в точности как зверь, устраивающийся на зимовку, он выковыряет камни, чтобы не кололи его желтый бок, – камни вроде Шарпа и Харпера.
В конюшне никого не было. За спиной в деннике переступала копытами лошадь, свет проникал между толстыми гнутыми черепицами, и сержант радовался, что выдалось время побыть одному и пораскинуть мозгами. Начать стоит с воровства. Выбрать жертву, украсть что-нибудь из обмундирования, доложить о пропаже и надеяться, что новый
