– Следующий год будет лучше, – зачем-то пообещала Нина и тут же пожалела об этом, потому что сама не верила. Но очень хотелось, чтобы сегодня – хотя бы только сегодня – Ганя стала прежней. Нина понимала, что хочет этого больше для себя, чем для нее, но ничего со своим эгоизмом не могла поделать.
Из дома они вышли в начале пятого, сели в трамвай и доехали вместе с другим веселым людом до Новой Басманной.
На ступенях уже толпились взрослые и дети, дети рвались внутрь – скорее к запруженным дверям, чтобы ничего не пропустить, взрослые, поскольку большинство из них были коллегами, вели на засыпанной снегом лестнице светские беседы, поздравляли друг друга с наступающим и курили. Нина отправила Ганю с Владиком протискиваться внутрь, а сама тоже достала портсигар и закурила. Морозный ветер остужал голову, полную волнующих мыслей, и Нина впервые за долгое время почувствовала, что дышит. Она выпустила в черное зимнее небо клубок дыма, запрокинув голову, и всмотрелась в него: где те звезды, которые наобещали им летом несбыточное? Может, не все потеряно? Едва заметный тоненький ковш смотрел на нее с высоты.
Вдруг ее плеча кто-то легонько коснулся, Нина обернулась и увидела Алешу Арсентьева, розовощекого, скромно улыбчивого, словом – Алешу.
– Ах, Алеша! Добрый вечер! – Нина крепко пожала его руку в пушистой объемной варежке.
Он тут же засмущался и, сняв ее, снова пожал Нине руку – на сей раз горячей ладонью.
– Здравствуйте, Ниночка, здравствуйте, как я рад вас видеть! С наступающим!
– А это дочка ваша так выросла?!
– Да-да. Асенька.
Девочка, такая же круглая и розовощекая, как отец, стояла, от стеснения уткнувшись лицом в его полушубок. Нина курила и улыбалась, Алеша мялся и улыбался в ответ, Ася скучала и нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, и Нине стало ее жаль. Она знала Алешину нерешительность, помнила о его чувствах, о том, как нелегко ему далось признание, о такте, с которым он сам себя из их с Геной жизни устранил – Генрих даже удивлялся, что Алеша больше не приходит к ним в гости, при этом не являя никакой внешней холодности при встречах в конторе. Алеша умел ценить дружбу и уважать их союз, за что Нина была ему благодарна.
– Пойдемте внутрь? – весело предложила Нина и увидела, что Алеша оценил этот ее шаг: самого его сковала полная невозможность движения. Он и тогда, на даче, признавался, что близость к ней его парализует, и это совсем не фигура речи.
В фойе Нина и Алеша сразу же растерялись: она отправилась на поиски Гани и Владика, он остался переодевать Асю, менять ватные штаны на юбку.
Нина проскочила в зал, минуя толпу: удачная выпала минута, когда первая волна уже схлынула, а новая сосредоточилась у гардероба. «Заячьи уши Владика искать тщетно», – подумала она: каждый второй ребенок был с ушами, поэтому Нина искала розовое облако Гани, и та нашлась – спокойная, восковая, вынесенная за скобки всеобщего праздника и веселья, она стояла возле колонны, наклонив голову, и смотрела на Владика, который, видимо, был едва различимой деталью огромного ревущего хоровода. Где-то изнутри хоровода росла королева-ель, упиравшаяся в потолок красной блестящей звездой.
– Душенька, вот я тебя и нашла, – с показной веселостью заговорила Нина, в надежде этим весельем Ганю заразить, как простудой. – Это тебе.
И Нина протянула Гане красивый хрустальный бокал с шампанским, добытый в подвальном кафе Дома культуры. Та приняла его, изобразив что-то вроде улыбки – из чистой благодарности. Владик же веселился от души.
Сначала были веселые старты и фанты, потом хороводы и песни, затем вышел фокусник, и в его черной шляпе оказался белый кролик – с ума сойти. Да что там фокусник! Каждый мог подойти к елке и выбрать любую игрушку: ватного зайца, голубя или шоколадную бомбу. Каждый хотел ухватить, конечно, именно ее, потому что шоколадная бомба – два в одном. Сверху – конфета, внутри – игрушка, может ли что-то сравниться с этим? Владику бомба досталась – повезло; тонкие шоколадные стенки тут же треснули под его пальцами, но он не расстроился, поскорее надкусил и достал игрушку – деревянную лодочку, выкрашенную голубым.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Ну что, ребята, пора позвать Деда Мороза! – закричала Снегурочка, и дети подхватили ее зов.
Тут появился и Дед Мороз – Нина без труда узнала в нем коллегу Генриха, Макарова, по настоящей белой бороде. Одетый в красный халат и с накрашенными щеками, Макаров выглядел комично, но не для детей, которые уже целый час пребывали в невиданном возбуждении.
Дед Мороз Макаров произнес скучную речь для родителей – о том, какой прекрасный они прожили год, как перевыполнили план, куда проложены дороги (под чутким руководством Кагановича), как дети должны гордиться передовыми достижениями родителей и как им повезло быть частью великой страны. Затем вдруг раздался звонкий женский голос: «Внимание. Говорит Москва. Радиостанция РВ1 имени Коминтерна на волне 1744 метра. Через несколько часов граждане нашей страны встретят Новый год. Каждый прожитый нами год приносит много счастья…» Ганя обошла колонну и присела за ней. Ноги дрожали, ее тошнило.
Дети беспокойно ждали окончания официальной взрослой части, чтобы уже можно было зажечь елку сотнями огней. «Живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей!» – подытожил Дед Мороз Макаров все вышесказанное цитатой из Лебедева-Кумача и наконец разрешил детям зажечь гирлянды на елке. Зал взорвался аплодисментами. «Елочка – гори-и-и-и-и!» – с остервенением закричали дети, подпрыгивая на месте и хлопая от усердия по коленям, а ту все не зажигали, нагнетая момент катарсиса.
Когда елка зажглась – зал засиял, будто его охватил пожар, – и первый восторг прошел, под елкой как по волшебству появился огромный мешок.
– Ну что, дети, кто хорошо себя вел в этом году? – пробасил Дед Мороз, и всеобщий детский визг наполнил зал до предела. Все себя хорошо вели – в этом не было никаких сомнений. – В таком случае сейчас я буду вручать вам подарки от товарища Сталина! – продолжал Дед Мороз по сценарию, не обращая внимания на детей, каждый из которых хотел доказать, что вел себя лучше других.
– Не к столу будет сказано, – тихо шепнула Нина на ухо Гане, – но помнишь одну старуху, которая хотела, чтобы у нее Рыбка золотая на посылках была? А тут на посылках у Сталина Дед Мороз!
– Тихо ты! – испугалась Ганя, хотя тише уже было некуда. – Услышат.
Но никто не услышал: детский рев и топот поглотили все: любые слова, сомнения или страхи.
Владик кинулся к заветному мешку.
– Они там сейчас Ходынку устроят, – всплеснула руками Нина. – Лови его!
Изловчившись, Ганя выудила Владика из уже завязавшейся кучи-малы. Нина подбежала к девушкам, которые стояли у столов с напитками, и попросила вмешаться в происходящее. Через несколько минут в зале появились женщины, похожие на воспитательниц детского сада. Жестом одна из них приказала остановить музыку, и в наступившей тишине, отдавая указаниями строгими поставленными голосами, они выстроили ровную длинную очередь, только что не по росту. Владик оказался где-то в первой трети, и, хотя на пятки ему все время наступали, а сам он толкал кого-то в спину, он сохранял счастливое терпеливое выражение лица до того самого мгновения, пока Дед Мороз, покрывшись испариной, не вручил ему жестяной сундучок, украшенный выбитыми флажками и звездами, а на одной стороне почему-то был нарисован огненный бычок. Внутри бились со звонким стуком друг об друга орехи и печенье, когда Владик, счастливый, бежал обратно к колоннам, возле которых все так же безучастно стояла его сумрачная мать и веселая, полная жизни Нинака с широко расставленными руками, в которые он упал.
Счастливый и раскрасневшийся, Владик заснул еще в трамвае, крепко сжимая в руке подарок. Нина попробовала сундучок отнять, просто чтобы не обронил, но Владик еще крепче сжал пальцы. Нина засмеялась: свое не отдаст – не пропадет!
Дома было натоплено и пахло оттаявшей елкой, Ганя занесла Владика и вместе с его сундучком положила на кушетку за шкафом возле открытого окна прямо в одежде.
