– Не нравится мне этот Гирдеро, – опять пробубнил Идрайн, навалившись спиной на лодку. Суденышко дрогнуло под его напором и закачалось.
Конан тоже не испытывал приязни к Гирдеро. Этот зингарский петух был заносчив, хитер и скуп; за пять дней плавания зингарец ни разу не пригласил его к своему столу, не оказал почтения, не удостоил беседой. Нет, Гирдеро Конану определенно не нравился! Не только из-за своей жадности, но и потому, что заносчивый зингарец властвовал над телом Зийны. Эту светловолосую стройную девушку Конан заметил еще с берега, а поднявшись на борт, с искусно разыгранным удивлением полюбопытствовал, кто же она.
– Моя невольница из Пуантена, – коротко ответил Гирдеро. – Подстилка!
Но киммериец полагал, что Зийна достойна большего. Она была красива, и красоту ее не портили даже синяки на руках, плечах и шее – следы ночных ласк Гирдеро; она казалась неглупой и, видимо, получила неплохое воспитание; наконец, она не имела отношения к колдовству! Последнее в глазах Конана являлось едва ли не самым важным, и если б он мог выбирать между женщиной-колдуньей и женщиной-рабыней, то колебался бы недолго. К тому же у Зийны были такие прекрасные волосы, такие голубые глаза, такие полные груди! И была она так близка – лишь руку протяни!
Конан улыбался ей, получал в ответ робкие улыбки и думал, что Зийна была бы куда лучшим и более приятным спутником, чем Идрайн. Если бы он мог выменять ее у Гирдеро на этого каменного олуха! Или похитить… с ее согласия, разумеется.
Согласие он получил на следующее утро, потолковав с девушкой в предрассветный час. Она то и дело пугливо посматривала на дверь капитанской каюты – видно, боялась, что Гирдеро проснется и обнаружит ее отсутствие; но страх не мешал ей подставлять Конану губы, мягкие и покорные, совсем не похожие на огненные уста Дайомы. Пользуясь сумраком, Конан устроил девушку у себя на коленях, приподнял ей тунику и уже начал ласкать упругие бедра и трепещущую грудь, как над горизонтом показался краешек солнца. А вместе с ним пришел Идрайн.
Конан, увлеченный своим делом, не заметил его, но вдруг девушка взвизгнула, вырвалась из его объятий и, оправляя одежду, исчезла в каюте Гирдеро. Киммериец, разъяренный, вскочил на ноги.
– Ты… ты… Шакалья моча, пес, отродье пса!
– Женщина Гирдеро была с тобой, – равнодушно отметил голем.
– Была, – рыкнул Конан. – Ну и что?
– Если кто-нибудь из зингарцев заметит и донесет Гирдеро…
– Вот тогда и возьмемся за топоры, серое чучело!
Мысль насчет топоров запала, видимо, в голову Идрайна, и в ближайшие дни он все чаще приставал с этой идеей к своему господину. Вот и сегодня:
– Отчего ты не хочешь порубить команду, господин? Самое время… Перебьем всех, а первым – этого Гирдеро… Не нравится мне он. Что-то замышляет…
«Замышляет, точно», – подумал Конан. Он не раз уже ловил косые взгляды зингарца, а как-то ночью Зийна поведала ему, что Гирдеро притащил из корабельной кладовки две пары кандалов с цепями толщиной в три пальца. Вероятно, затем, чтоб были под рукой, когда понадобятся… «Не прав ли Идрайн, предлагая перерезать экипаж „Морского Грома“?» – мелькнуло у киммерийца в голове. Он мысленно взвесил оба плана: принять открытый бой или тайно покинуть корабль на одной из лодок, прихватив с собой Зийну, а взамен оставив Гирдеро серокожего голема. Первое представлялось ему более славным, второе – более разумным.
Будучи человеком быстрых решений, Конан думал недолго и выбрал второй вариант. Не потому, что его беспокоила схватка с командой «Морского Грома», но скорее из-за Идрайна. Ему хотелось распрощаться с этим настырным спутником, и побыстрее! Что же касается схваток и драк, то он полагал, что в пиктских чащобах и ванахеймской тундре, да и в самом замке Небсехта их будет предостаточно.
Сунув руку в сапог, Конан погладил рукоять кинжала и ухмыльнулся, представив, как лезвие пронзает грудь колдуна. Ядовитая Нергалья кровь! За то, что маг сотворил с «Тигрицей», он вырвет ему печень! А затем…
Внезапно Конан понял, что Идрайн толкует все про то же – как бы перебить команду и завладеть кораблем. «Перебьешь, серая шкура, – подумал киммериец, – перебьешь, когда меня не будет на борту». Он поднялся, в раздражении пнул ногой лодку и властным жестом прервал Идрайна.
– Устал я от тебя, нечисть. Иди-ка вниз и спи. Или думай о том, что станешь делать, превратившись в человека.
Скрипнула дверь каюты, и на палубе появился Гирдеро – как всегда, в панцире и шлеме с перьями, в высоких сапогах и роскошных бархатных штанах. Любовь к пышному убранству была национальной чертой зингарцев, отчасти компенсировавшей их мрачность, так несвойственную жителям юга. Зингарцы, особенно благородной крови, не походили на веселых аргосцев с их трескучей быстрой речью и на говорливых шемитов, удачливых купцов и искусных ремесленников. Отличались они и от обитателей Стигии, чья угрюмость объяснялась темным культом Сета, Змея Вечной Ночи, а также отягощенностью колдовскими знаниями. Что касается зингарцев, то они были людьми горделивыми, часто – коварными и себе на уме.
Гирдеро важно поднялся на кормовую надстройку, оглядел горизонт, перебросился парой фраз с кормчим; потом глаза его отыскали Конана, все еще торчавшего у лодки. Едва заметно кивнув, Гирдеро подозвал киммерийца к себе.
– Солнце взойдет дважды, и мы увидим землю, берег нечестивых пиктов, – сказал капитан. – От него повернем на юг, к Барахам и устью Черной реки. Тебе случалось бывать на Барахских островах?
– Случалось, почтенный капитан, – молвил Конан, отметив, что зингарец прямо-таки прожигает его подозрительным взглядом.
– И что ты делал в сем пиратском логове?
Киммериец пожал плечами:
– Торговал. Разве ты не знаешь, благородный дон, что многие купцы из Зингары, Аргоса и Шема торгуют с Барахами? Клянусь светлым оком Митры, – он протянул руку к солнцу, – не все островитяне пираты и разбойники. Там много рыбаков, есть козопасы, гончары и корабельные мастера.
– Все они, особенно моряки, – бандиты и злодеи, – угрюмо насупившись, заявил Гирдеро и смолк. Если у зингарца и были какие подозрения о связях Конана с пиратами, пока он предпочитал оставить их при себе.
Прошло еще два дня, и прямо по курсу «Морского Грома» поднялись из вод морских холмы страны пиктов, заросшие сосновыми лесами. Побережье тянулось далеко на север, до Киммерии и самого Ванахейма, и, как помнил Конан, ближе к полярным краям сосновые боры и дубовые рощи сменялись осинниками и непроходимыми зарослями елей. Были там и болота с ржавой водой, и вересковые поляны, и травянистые луга; на юге же властвовали джунгли, населенные всякими хищными тварями, львами и черными пантерами, огромными змеями и чудовищными бесхвостыми обезьянами. Все это обширное пространство, омываемое Западным океаном, называлось Пустошью Пиктов. Но Пустошь вовсе не была пустой и получила такое название лишь потому, что в пиктских землях не имелось ни городов, ни крепостей, а только лесные селения, соединенные тайными тропами. Пиктам хватало и этого; они не сеяли, не жали, а жили охотой и разбоем.
Когда солнце начало садиться, парусник повернул к югу. Конан спустился в крохотный чуланчик, где, привалившись спиной к переборке, дремал Идрайн. Корабль затихал; гребцы устроились на своих скамьях, воины – в гамаках, и вскоре гул голосов сменился дружным храпом, лишь где-то вверху поскрипывали мачты да хлопали паруса. Ночь, к счастью, выдалась безлунная, вполне подходящая для задуманного киммерийцем дела. Больше тянуть он не мог, ибо на следущее утро «Морской Гром» оказался бы уже вблизи зингарских берегов.
Тем не менее он ждал; ждал в полном мраке, так как в каморке его не было ни оконца, ни светильника. Но отсутствие света не являлось помехой; инстинктивное чувство времени никогда не покидало Конана, и он неплохо видел в темноте. Задуманное им надлежало выполнить перед самым солнечным восходом, когда сон особенно крепок, а глаза вахтенных и стражей начинают слипаться от усталости.
