относились к декларациям нацистской партии по национальным и социальным вопросам. Более того, для Дёница, человека военного, понятия «честь и достоинство» не были пустым звуком; они действительно являлись ключом к пониманию его характера; они повторяются вновь и вновь во множестве его приказов и воззваний. Социальное достоинство и социальное равенство статусов были принципами, которые в ВМС соблюдались куда строже, чем в сухопутных войсках. В ограниченном пространстве корабля или в долгом плавании классовые привилегии не так-то легко было удерживать. Во все возрастающем количестве морские офицеры призывались из рядов буржуазии, верхнего и среднего классов. Решающим фактором был скорее профессионализм, нежели социальный статус.
Признавая свое восхищение властью Гитлера, обеспечившего «бескровные достижения национальных и социальных целей», Дёниц демонстрирует, каким близоруким он был по отношению к этому преступному по характеру режиму, но также свидетельствует и об определенной моральной самоуспокоенности, что можно обобщить словами: «Это не мое дело!» В качестве других причин можно добавить факт, что кригсмарине в некотором отношении держались в стороне от политики. Кроме того, тактика Гитлера была мастерски замаскирована, а Дёниц полностью поглощен делом своей жизни. Однако жестокость антисемитских мер режима, о чем свидетельствовали события «хрустальной ночи», заставила Дёница отреагировать. Он выразил протест своему непосредственному начальнику адмиралу Бему. Когда такие же протесты поступили и от других старших морских офицеров, гроссадмирал Редер, главнокомандующий ВМС (кригсмарине), сделал заявление Гитлеру. Не стоит, однако, слишком высоко оценивать моральную значимость этого шага, поскольку Редер в своих действиях основывался в основном на ущербе, причиненном такими действиями германскому престижу за рубежом, хотя, конечно, это мог быть просто тактический маневр.
Относительно мало известно об отношении Дёница к антисемитизму, но и то малое типично для позиции, которую в то время занимали многие немцы. Если их это задевало лично — в случае Дёница были затронуты кригсмарине, — они возражали против любых эксцессов и принимали меры, чтобы сохранить посты за офицерами-евреями или теми, у кого были жены-еврейки. В то же время все то, что происходило вне их собственной сферы общения, немцы игнорировали или не придавали этому значения. Поэтому они пассивно приняли принципы национал-социализма, нарушая их только в особых для каждого случаях. Практически у каждого немца был свой «приличный еврей», за которого он хлопотал. В нескольких случаях Дёниц сам успешно добивался благосклонности Гитлера в отношении морских офицеров-евреев. Сам же Дёниц никогда не использовал официальную партийную фразеологию, утверждавшую о «распространяющемся яде еврейства». Как и большинство немецкого народа, он не задумывался о последствиях такого поведения.
Однако в мае 1945 г. реакция Дёница, когда во Фленсбург прибыли корабли, перевозившие узников концентрационных лагерей, а также на фильмы о концентрационных лагерях, показанные в Нюрнберге, почти не оставляет «сомнений, что он был искренне шокирован раскрытыми фактами жестокости, которую применял Гитлер». Конечно, Дёниц знал о существовании концентрационных лагерей; он сам дал согласие на использование заключенных концентрационных лагерей в качестве рабочей силы на судоверфях. Однако он явно считал концлагеря просто более суровой формой заключения, при которой строгость должна быть обыденным делом, но не жестокость или массовые убийства.
Говорят, был случай, когда Дёниц спросил Гиммлера о его мнении по поводу распространенных слухов, и последний как будто бы ответил, что в некоторых лагерях были «недостойные» условия; он, однако, заставил провести расследование, и виновные были расстреляны. И Дёницу пришлось довольствоваться этим ответом; он не мог подозревать, что смертные приговоры были вынесены за такие преступления, как воровство, мошенничество, убийство из садистских или эгоистичных побуждений и другие нарушения кодекса чести СС, а не за систематические убийства.
Слухи о жестоком обращении в концентрационных лагерях так же очевидно и даже слишком охотно принимались за вражескую военную пропаганду. Иногда желанное подтверждение этому предоставляли ошибочные сообщения в зарубежных передачах, как, например, о том, что два командира подводных лодок, Прин и Шульц, находятся в заключении в концентрационном лагере.
Можно ли верить тому, что ведущие личности германского общества находились в «невинном неведении»?
В ответе на этот вопрос надо учитывать следующие факторы:
1. Широко распространенная привычка ограниченного мышления. Каждый замыкался, насколько это было возможно, в себе, в своей собственной области деятельности.
2. Фундаментальный приказ Гитлера (Grundzatzlicher Befehl) от 11 января 1940 г., предположительно подготовленный Шелленбергом и переделанный Гиммлером, согласно которому каждый должен держать в секрете свои служебные обязанности и знать только то, что важно для его работы.
3. Тенденция рассматривать явно сомнительные слухи и сообщения как не заслуживающие доверия — реакция самосохранения, понятная только тому, кто жил в атмосфере тоталитарного государства, и становившаяся все более доминирующей под нараставшей тяжестью войны.
В ответе на статью, нападавшую на него, Дёниц ответил, что те, кто сегодня критикуют национал-социализм, в основном думают о его преступлениях. «Эти злодеяния были мне неизвестны. Мне бесполезно сегодня пытаться заявлять, как бы я поступил, если бы был информирован об этих преступлениях. Лично я убежден, что никогда бы их не одобрил».
Поэтому помимо некоторых «поверхностных дефектов» диктатура национал-социализма представлялась Дёницу в позитивном свете. «Изнасилование» Чехословакии, похоже, не потревожило его совесть. Разрыв англо-германского морского договора он расценил как «исключительно сильную политическую меру», указывая, что «политика, состоящая в стремлении достичь соглашения с Британией, отброшена. Не только временно, но и на долгосрочную перспективу нет никакой видимости какого-либо улучшения англо-германских отношений». Заключение, к которому пришел Дёниц, доказывает, сколь тверд он был — и остается — в своем убеждении, что война есть естественное продолжение политики, и она неизбежна, а также его неспособность понять или отказ признать, что этот конфликт был вызван гитлеровской манией величия. В 1963 г. Дёниц пишет: «Разрыв англо-германского морского договора был конкретным свидетельством высокой напряженности, существовавшей в отношениях между Германией и Британией, и ни один политический лидер не мог тогда с уверенностью гарантировать, что сможет не позволить этой напряженности взорваться в любой момент и перейти в военные действия. Программа немедленного и ускоренного перевооружения, основанная на строительстве большого количества подводных лодок, сейчас была главной задачей, которая стояла перед германским морским флотом».
Единственное, что вызывало озабоченность Дёница, — это наличие весьма скромного количества субмарин, и он понимал, что в случае войны необходимый успех не будет достигнут. Дёниц проинформировал об этом своего главнокомандующего, обращаясь с просьбой уведомить об этом Гитлера. Ответ последнего, объявленный Редером офицерскому корпусу, собранному в Свинемюнде 22 июля 1939 г., гласит: «Он заверяет, что ни при каких обстоятельствах войны с Британией не будет. Ибо это означало бы „Конец Германии“ (Finis Germaniae)». В тот же день Дёниц ушел в отпуск, из которого был отозван 15 августа. В конце месяца
