— Не могу простить Виктору этого поступка! И даже не могу его понять. Ведь она такая беззащитная! И дети!
— Он часто вас навещает?
— О нет! — ответила Ангелла Кондратьевна на всхлипе.
«В сущности, это удивительная женщина, — подумала Кира. — Она осталась жить с невесткой и внучатами, да еще с какой невесткой! И ничего. Не хнычет и не убивается. Вот у кого бы поучиться стойкости и самоотверженности».
От остановки автобуса до своего подъезда Кира шла медленно. Ей все еще не хотелось домой. Она думала о Галке Строковой с состраданием. Она вспомнила тот страшный зимний вечер три года назад, вскоре после ухода Галкиного последнего недолгого мужа, капитана бронетанковых войск. Это был доброжелательный, спокойного нрава человек, его добродушия, казалось, могло хватить на целую армию, но и он не выдержал противоестественного житья с матерью предыдущего мужа и с двумя чужими крохами, а Галка не перенесла его ухода. Она не слишком любила бравого капитана, но как-то быстро с ним освоилась и привыкла к нему, и его уход, похожий на бегство, ее подкосил окончательно. В тот вечер около десяти позвонила Ангелла Кондратьевна и, ничего не умея объяснить, давясь рыданиями, только и кричала в трубку: «Ужасная беда! О-о!»
Кира с Гришей сели на такси и приехали. В квартире уже орудовал врач «Скорой помощи». Галка в ванной вскрыла себе вены на обеих руках. Кузя и Оленька мирно спали в общей кроватке. Им было по два годика. Галя их не пожалела. Она была без сознания, лежала на кровати с таким же белым лицом, как бинты на ее кистях. Врач сказал, что опасности нет, но придется отвезти ее в больницу. Гриша вспомнил, что у него одна группа крови с Галей. Он помог нести носилки и уехал в больницу на этой же машине.
Самое ужасное ждало Киру в ванной. Там осталась Галина кровь, уродливые мазки на голубой кафельной плитке и розовая пена в раковине и повсюду. Кира набрала тряпок и стала все это замывать. Она живо представила, как Галка хваталась за стены в жуткой, предсмертной тоске. Она делала это молча, не звала на помощь. Ангелла Кондратьевна заглянула в ванную по какому-то наитию. Никогда прежде она себе такого не позволяла. Наверное, поэтому Галка и не заперла дверь. Она рассчитывала, что успеет умереть.
— Почему она не заперла дверь? — спросила Кира у Ангеллы Кондратьевны.
— Это Виктор виноват, Виктор, мой сын! — ответила та, трепеща, и неожиданно громко икнула. Этот ответ показался Кире вполне логичным.
Гриша смотрел по телевизору какой-то допотопный фильм. Он любил проводить вечера у телевизора, хотя и понимал, что эта привычка не делает ему чести. Он оправдывался тем, что издевался над всеми передачами подряд, вдобавок одновременно читал какую-нибудь серьезную книгу. Кира рада была, что он, по крайней мере, не торчит на кухне и не делает ей замечаний по хозяйству, как это свойственно некоторым другим мужьям.
— Ну что там у Галки? — спросил Гриша без особого энтузиазма. — Опять выкобенивается?
— Все в порядке. Успокоилась. — Кира подсела к нему на спинку кресла, и он привычно обвил рукой ее талию. Уютная вечерняя ласка.
— Чай только что вскипел. Ты ужинала? Я купил кекс.
— Представляешь, начальник пригласил ее в ресторан.
— О-о! Она, значит, от радости занедужила.
— Милый, не язви. Галя действительно несчастный человек.
— Она из тех страдалиц, которым необходим зритель. — Гриша подождал ответа, но Кира лишь теснее к нему прижалась. — Да, вспомнил. Тебя просила позвонить Нателла Георгиевна.
Кира обеспокоилась.
— А что ей надо? Теперь уже поздно, наверное, звонить. Что ей надо, она не сказала?
— Позвони, позвони, не съест она тебя.
Кира унесла телефон в коридор, набрала номер. Она нервничала еще и потому, что Нателла Георгиевна, наверное, начнет расспрашивать о визите к врачу, а Кира скрывала свою странную болезнь от мужа — да и болезнь ли это? Может, дурь. А вот Гришка выскочит сейчас в коридор и начнет слушать, разиня рот, с такой гримасой, будто он застукал ее на месте преступления. Это одна из его любимых шуточек — изображать из себя ревнивца с буйным темпераментом. У него, правда, смешно получается, когда он стискивает голову ладонями, скрипит зубами, а потом начинает шарить вокруг себя — ищет кинжал.
— Я вас не разбудила, Нателла Георгиевна? Это Кира.
Нателла Георгиевна иронически хмыкнула, сказала, что она вообще не спит по ночам, дальше, как и ожидалось, поинтересовалась Кириным здоровьем. Кира, глядя на дверь в комнату, откуда должен появиться муж, уверила старшую подругу и наставницу в своем полном благополучии и еще раз горячо поблагодарила за заботу. И тут после небольшой паузы Нателла Георгиевна сказала, разбавив слова своим негромким, хрипловатым смешком:
— Ну раз ты здорова, лисенок, пора тебе подумать о будущем. Как ты считаешь?
— Конечно, — согласилась Кира. — А что вы имеете в виду?
Нателла Георгиевна имела в виду, что хватит такой хитрой и образованной женщине, как Кира, прохлаждаться в редакторах, не пора ли ей подумать о повышении по службе. Кира умела не удивляться без надобности.
— А разве есть для меня вакансия?
— Что значит — есть вакансия? Вакансий не ждут, их организуют, мой котенок. Прождать можно до пенсии. Такой вариант тебе подходит — ждать до пенсии?
Кира сказала:
— Ой, Нателла Георгиевна, вы меня интригуете!
Короткий одобрительный смешок.
— Ладно, девочка, спи спокойно. Поговорим об этом не по телефону.
— Ну чего от тебя хочет старуха? — спросил Гриша, когда она вернулась в комнату.
— Старуха затевает какую-то ловушку. А меня хочет использовать как приманку, — усмехнулась Кира.
— Как бы ей не промахнуться.
— Она редко промахивается.
— Держись от нее подальше, — посоветовал муж.
— Дистанцию, к сожалению, выбирает она. Мы все перед ней как малые дети.
Позже, когда они легли, Кира быстро и сладко разомлела в нетерпеливых руках мужа, хотя и уворачивалась и не была расположена к любви. Ей что-то мешало приникнуть к нему и забыться хоть ненадолго. Но вскоре обыденный мир исчез из ее сознания и тело истомно заструилось, обгоняя жадные прикосновения мужа.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Степан Анатольевич Кучкин, мужчина низенький, невзрачный, но верткий и громогласный, а в некоторых случаях и волевой, подловил Киру на переходе между этажами. Он работал заведующим отделом технической информации, с Кирой по службе никак не смыкался, и то, что он кинулся к ней как к хорошей знакомой, она сразу связала со вчерашним разговором с Нателлой Георгиевной. Может быть, во время разговора он сидел у Нателлы Георгиевны под рукой, с него станется. Кучкин обладал способностью возникать неожиданно в тех местах, где его совсем не предполагали видеть и где его появление было нежелательно. В издательстве он имел двусмысленное прозвище «информатор». С одной стороны, в этом прозвище не было ничего обидного, его можно было напрямую связать с должностью Степана Анатольевича, но бывали случаи, когда оно приобретало зловещий оттенок.
— Какую-то коварную издевку судьбы я в этом вижу! — сказал Кучкин, поздоровавшись и изысканно поцеловав Кире ручку.
— В чем, Степан Анатольевич? — заранее готовно улыбаясь, спросила Кира.
— В том, что мы встречаемся в основном на лестничной клетке.
— А где же нам еще встречаться?
— Эх, почему я не длинноногий красавец с кудрями до плеч. Тогда вы, Кира, вряд ли задали бы мне такой каверзный вопрос. Ха-ха-ха! Чувствуете мой юмор?
— Ха-ха-ха! Еще бы!
Она сделала движение, чтобы идти своей дорогой — в столовую. Кира знала, что от Кучкина лучше всего отвязаться сразу и решительно; если втянешься в разговор, он так опутает — два дня будешь вспоминать и плеваться. Но Кучкин не дал ей так просто уйти, и это было еще одним доказательством того, что он заговорил с ней не случайно.
— Кира, вы хорошо знакомы с Петром Исаевичем?
— Тихомировым? Не больше, чем с вами. Он ведет редакцию культурной жизни. А что?
— Но вы про него слышали?
— А что я могла слышать?
Кира, конечно, слукавила. Про Тихомирова она много слышала. И не только она. С лица Кучкина сошло выражение озорной приязни, и оно стало предельно серьезным, даже с оттенком суровости. Чудно владел своим лицом Кучкин. У него было в запасе несколько выражений, которые он менял, как бы стирая тряпкой с доски меловые рисунки. Вот это выражение суровой озабоченности он обыкновенно принимал на собрании, если его выбирали в президиум.
— Совсем худо с Тихомировым, — сокрушенно заметил Кучкин. — Можно сказать, на глазах погибает человек. И даже, можно сказать, уже погиб.
Тихомиров в издательстве на глазах у всех погибал лет десять — это тоже все знали. Он пил горькую.
— А что с ним? — спросила Кира.
Из-под маски озабоченности, которую напялил на себя Кучкин, неожиданно выскочил бесенок азарта. Кучкин смутился — видимо, бесенок на секунду вырвался из-под его контроля, очарованный кристальной невинностью Киры. «Ну-ну! — подмигнул ей бесенок. — Уж мы-то с тобой прекрасно понимаем друг друга. Но ты здорово держишься, молодец!» Кучкин мгновенным напряжением бровей загнал бесенка в глубь зрачков.
