— Вход в театр только по билетам, — безразлично сказала билетерша.
— Мадам, — зажурчал Мишель, — вы не вникли в ситуацию. Когда я приду посмотреть спектакль, я куплю билет через кассу и сяду на указанные в нем места… А сейчас я хочу сесть перед выходом из зрительного зала и выполнить свой служебный долг!
Билетерша безмятежно улыбалась, гордясь своей педантичностью:
— Я не имею права пропустить вас без билета.
— А я имею право пройти без билета, — угрюмо заявил Дерибасов. — Во-первых, потому, что касса уже закрыта, а во-вторых, потому, что я иду к директору — доложить, что мне мешают доставить радость нашим артистам!
— Хотите, чтобы я позвала милицию?
Дерибасов сник и испугался.
— Поймите, — сказал он тихо, — артисту всегда хочется цветов. Артисту плохо, когда его не понимают, но еще хуже, когда не принимают! А зритель хочет платить только за то, что нравится. В том числе и платить цветами… Понимаете?! — Дуня, бывшая уже так близко, стала удаляться снова. — Ну как вы не поймете! — зло проговорил Дерибасов. — Надо нести товар потребителю, чем ближе, тем лучше! Вот эти ваши программки покупают не ах. Да? Вот видите! А если сделать театральный комплект букет-программка? А?! Не слабо?!
Билетерша молчала.
— А в нагрузку, — вздохнул Дерибасов, — еще что-нибудь. Ну, например, вот эту вот брошюру «театральный сезон» за рубль, Это называется композиция…
Лицо билетерши просветлело.
Как ни странно, все это Дерибасову продать удалось, хотя и не без труда. Но примитивно было бы считать, что Дерибасов всего лишь сделал из мятого рубля — два червонца. Параллельно шел куда более важный процесс реанимирования дерибасовской жизнеспособности, что было немаловажно в свете предстоящих испытаний:
1. Объяснение Дуне, где провел три ночи и три дня.
2. Объяснение Дуне, где автомобиль.
3. Объяснение ей же, где взятые в город на покупку кондиционера деньги.
4. Объяснение ей же, где выручка за шампиньоны.
5. Объяснение того же компаньону.
6. Охлаждение Дуниного гнева иронией и подавление его же гусеницами железной логики.
7. Поиск ночлега после того, как Дуня выгонит из дома.
8. Насмешки над насмехающимися односельчанами.
9. Восстановление статус кво.
10. Перевод Ташлореченска на грибную, черт побери, диету!
И через все эти испытания Дерибасов прошел с честью, то есть не всегда с честью, но, главное, успешно. Если первые девять подвигов Дерибасов совершил на одном природном артистизме, то десятый ковал за кулисами рабочий сцены Елисеич.
Пока Дерибасов сидел, Елисеич думал. Идеи росли, как грибы, и к возвращению блудного компаньона грибы росли, как бамбук. Все шло прямо по литературно-кинематографической схеме стахановского движения. Каждый урожай потрясал Дерибасова буйностью рекордных сборов. Дерибасов почувствовал уверенность в будущем и снизил цены до более-менее приемлемых. Елисеич был доволен притуплением социальной несправедливости.
Дерибасов на капитанском мостике уверенно смотрел в будущее и для полного кайфа то и дело приближал его биноклем своего расторможенного воображения. Дуня снова начала улыбаться, и однажды вновь появились на ее щеках те самые ямочки, о которых тосковал в тюрьме Дерибасов.
Эпопея со спецконтингентом, побултыхавшись в пенном следе гребного винта, ушла за горизонт, в царство назарьинского фольклора, где успешно легендаризовалась, деформировалась и разукрасилась так, что потомкам будет уже не отличить Михаила Дерибасова от пострадавших в период культа и коллективизации односельчан. Правда, пострадавших в период коллективизации было на удивление мало. И все благодаря Макару Назарову, который в это время был уже большим начальником в Ташлореченске, но еще ходил в красных бархатных шароварах (по назарьинской легенде — пошитых из того самого куска занавеса МХАТа со знаменитой чайкой и подаренных Макару лично самим командармом Буденным за неимоверный по своему нахрапу героизм).
Вот этот-то Макар Назаров, приехав на свадьбу младшей сестры Лукерьи, был не по-назарьински хмур и не по-назарьински много пил. Уже и молодые уснули, измучив друг друга неумелыми, но яростными ласками, а Макар все сидел, изредка чокаясь с пустеющей четвертью самогона и роняя чуб в граненый стакан.
Тут и разговорила сына обеспокоенная Акулина Назарова, выведала-таки о сгустившихся над родным селом тучах. И пасмурным утром, когда уже двинулся из райцентра большой обоз телег и тачанок — раскулачивать и выселять все Назарьино — встретил его хлебом-солью председатель новорожденного колхоза Кир Дерибасов, радостно сообщивший, что с утра в селе кулаков нема, а все со стопроцентной поголовностью в колхозном движении.
Правда, местный краевед-любитель Осип Осинов придерживается на этот счет другой версии — будто бы Макар Назаров, опасаясь, что назарьинское происхождение начинает его компрометировать, подговорил мать припугнуть односельчан утренним обозом и для пущей убедительности выпил на свадьбе четверть колодезной воды. В это, в общем-то, тоже можно поверить, ведь в Назарьино поначалу дело с коллективизацией шло не то чтобы туго, а вообще не лезло ни в какие ворота, тем более в те, которые распахнула перед назарьинцами тогдашняя аграрная политика.
Даже Арбатовы, хоть и смотрели бараньими глазами на распахнутые новые ворота, но шагу в нужном направлении не делали. Рябой Мефодий Арбатов объяснял это тем, что без «Назаровых» им в колхозе делать нечего: «Пущай сначала они, а потом мы. И чтоб их было побольше! Я так думаю, чтобы с голоду не помереть, на одного нашего уж никак не менее двух ихних надо…»
Впрочем, раскулачивания Назарьино все-таки не минуло. Но было это уже потом, по разнарядке. Нескольких хозяев исключили из колхоза «Красная новь» со всеми вытекающими последствиями, но через положенное историей время не вернулся только один — Клим Скуратов — сгинул-таки в бескрайней сибирской земле, не помогла спасительная назарьинская хватка, хотя сначала был он и бригадиром, а после и вообще на пищеблок пристроился. Но сымпровизировал неудачно на смотре лагерной художественной самодеятельности, спел не ту частушку, да и канул.
Вот и его внучатая племянница Анжелика тоже, видать, из невезучих была. Вылетела девка из приспецконтингентного контингента из-за чистосердечного признания дяди Миши Дерибасова, усомнился главврач в ее моральном облике. Но предатель Дерибасов обернулся благодетелем и быстренько ангажировал Анжелику на рынок под вывеску «кооператив „Деликатес“» — жарить шампиньоны и расточать вокруг торговой точки соответствующий аромат.
И вскоре этот аромат повис над Ташлореченском, струясь из распахнутых в бабье лето кухонных форточек — шампиньоны из Назарьино стали-таки блюдом сезона!
Деньги уже не помещались в чулок, и Дерибасов реквизировал у Дуни колготки, что позволило им с Елисеичем разделить личные счета, сохранив единство капитала.
На шампиньонном экспрессе Дерибасов, не притормаживая, проскочил полустанок назарьинского стандарта. «Как был выродок, так и остался», — подытожили назарьинцы, глядя, как у Дуньки во дворе свирепо дышит на мир ноздрей выхлопной трубы поношенная, но черная «Волга» с прицепом.
— «Волга» принадлежит фирме! — объявил Дерибасов, забрал у Елисеича половину стоимости и обязал того поддерживать транспорт в полной технической готовности.
Поддерживать транспорт Елисеичу приходилось в основном ночами — днем Дерибасов с машиной не расставался. Наконец-то Мишель смог почувствовать себя габаритнее прочих односельчан и не уставал радоваться, обгоняя их разноцветные «Жигули», или заставляя уступать дорогу своему широкомордому агрегату.
Но не только это породило в Назарьино ропот. Дерибасов дерзнул нарушить благородную назарьинскую традицию — уступать соседям по дешевке рыночную продукцию. Правда Дуня, тайком от мужа Михаила, потихоньку снабжала соседей и родственников, но от этого к Дерибасову лучше относиться не стали, а Дуню жалели, отчего гордая Евдокия страдала.
Кроме того, узурпировав общеназарьинское достояние Елисеича, Дерибасов оставил хозяек наедине со сломанной бытовой техникой, ибо старик на износ выполнял разнарядку — «тонну в сутки без выходных». Он почти не вылезал из громадного сырого подвала, регулируя и совершенствуя домотканную автоматику и сермяжные манипуляторы.
Елисеич и похудел, и осунулся, и покашливать начал, но никак не хотел признавать очевидного — не те уж годы… А может, и понимал все старик, но по-детски упрямо не хотел расставаться с дорогой мечтой.
А мечта и впрямь была очень дорогая. Собственно, Елисеич, как и всякий человек, мечтал о чуде. Но так как жил он в век чудес науки и техники и был наделен немыслимым по своей техничности талантом, то разочаровываться приходилось ему после часового ковыряния во внутренностях очередного чудесного детища НТР.
