Но Штепке был не только человеком верующим, но и человеком думающим, что редко, не так часто, как того хотелось бы, но все-таки бывает. А потому скромный аспирант вышел на защиту своей кандидатской с темой с „Темпоральный эффект: механизм, особенности, потенциал использования» не где-нибудь, а в ведущем московском вузе. Какие связи и знакомства он подключал, что бы перевестись из Минска в Москву — было неизвестно, но Столица приняла сябра вполне приязненно.
Сама же тема его кандидатской была глубоко фундаментальной, даже чересчур глубоко, а, говоря по-простому — была всерьез и надолго оторвана от жизни, но все же имела большой потенциал. Этому нескладному человечку снова повезло — глава приемной комиссии оказался человеком куда как более умным, чем о нем обычно думали (а дураком его точно что не считали), и потенциал темы оценил. Правда, отметив в заключении, что математические расчеты и выкладки могли бы быть полнее, обладай наука в настоящий момент на несколько порядков большими мощностями вычислительной техники, а ряд допущений будущего кандидата наук, возможно проверить на практике только путем проведения опытов на ускорителе заряженных частиц, с длинной основного кольца не менее 20 000 метров.
Если задаться вопросом — было ли что-то общее у этого худого белоруса с гениальным 20-леним парижским сопляком Эваристом Галуа и австрийским монахом-августинцем Менделем? То можно дать ответ — было! И это общее имело как монета два стороны — аверс и реверс, свой чет и нечет, свое счастье и свою беду.
Если у каждого человека есть свой запас везения, то, наверное, все что у него оставалось, Штепке потратил на защите своей кандидатской.
Возвращаясь ненадолго на свою малую историческую Родину из многомесячного московского сидения маленький человечек имел большие планы, перспективы, он хотел работать дальше, развивать свои идеи и теории, но ему все же не стоило садится в тот самолет.
О гениальном открытии 20-летнего французского математика Эвариста Галуа узнали только через двадцать лет после его гибели на дуэли.
Настоятель бенедектинского монастыря Грегор Иоанн Мендель австрийский биолог открывший законы наследственности был оценен потомками аж через полвека.
Судьба Штепке оказалась в чем-то схожа. Крушение самолета поставило крест на его научной карьере, да и на жизни впрочем, тоже.
Своей школы он создать не успел, и громких публикаций не сделал. Ну а последователи? — Последователи были. Но им тоже хотелось кушать, у них были семьи, которые не могли ждать, пока наука и техника разовьется до такой степени, что сможет подтвердить гениальные, но сугубо теоретические выкладки этого белоруса.
Все что оставил после себе Штепке — были жена с ребенком, небольшой домик на Слепнянке (пригород Минска), да сундучок с черновичками и записями, вынесенный на чердак того же дома.
К его кенотафу (кенотаф — могила без тела) на Чижовском кладбище несколько лет приносили цветы, — как обычно: сначала обильно, потом реже, а потом — только раз в году. О маленьком человечке забыли на долгие годы и десятилетия.
А Прометей, в которого так верил Штепке прожил еще около 30 лет. Правда, за это время он умудрился растерять тот божественный огонь, который он украл у Богов Олимпа, обрюзгнуть и пристраститься к зеленому нектару олимпийцев. Прометей — брюзга, Прометей, решивший что „давайте будем просто жить”, Прометей без божественного огня — такой Прометей Богам не был страшен.
Титан забыл, что лишь божественный огонь делал его опасным Богам.
А еще он захотел вернуться на Олимп, — подальше от людей и поближе к Богам и к их зеленому нектару.
Прометей забыл, что он все же не бог, а титан, а еще то, что боги никого не прощают и ничего не забывают.
Все таки мифы не врут, — ибо они по своей сути архетипичны: титан, потерявший божественный огонь был закован в цепи. Ну а за орлом который начал каждый день поклевывать печень титана — дело не стало.
Этот орел принимал разные личины, и действовал по разному. Он мог по тупому давить напрямую, требуя себе дневную порцию живой плоти в виде уступок, раскрытия секретов, сдачи позиций, или обмена невосполнимых ресурсов страны не зеленый нектар долларов, а мог действовать и иначе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Мало кто знает что, что настоящее имя американского инвестора и финансиста Джордж Сороса — Тивадар Шварц.
Имя Тивадар в переводе с венгерского означает „подарок Бога”, а фамилия Шварц — „черный”.
Дар Темного Бога — так тоже можно было истолковать его первое имя.
И если страна, в которую верил и которой служил покойный Штепке — была Прометеем, то на роль орла-стервятника Джордж Сорос подходил идеально, — на очень хищного и умного орла.
Крики и стоны жертвы не должны были мешать трапезе, а потому рот ей нужно было чем-то занять.
Чем? — Божественный нектар и амброзия, гранты и фонды, гуманитарная помощь или что-либо еще. Одной своей когтистой лапой этот стервятник закрывал рот поверженному титану — подачки в виде грантов и премий вполне себе подходили для такого, а второй — разрывал печень и выклевывал оттуда самые вкусные и лакомые куски.
Купить в то время, чью то кандидатскую, или докторскую диссертацию, техдокументацию к изобретению или ноу-хау, которая лежала в архиве за 100–200 долларов было даже немного расточительно. Часто эмиссары Сороса давали чуть больше, но уже не за штучной товар, а за объемы — коробки, баулы и саквояжи, — не за штуку, и даже не за вес, а за объем.
А дальше по не слишком сложной цепочке полученный материал переправлялся в один из небольших городков США. — В Ленгли…И там, в Научно-технический директорате одного из ведомств ЦРУ полученные баулы разбирались, сортировался и анализировался. — Никоторые папки или кейсы сразу же уходили. нет, не наверх, а скорее вперед и в дело с пометкой „Hot”, что говорило о том, что деньги налогоплательщиков Североамериканских соединенных штатов потрачены не зря.
Чуть реже на папки ставилась пометка „Gelt”, то есть золото.
Но «Hot» и «Gelt», ставились не так уж и часто. Куда как с большей остепеню вероятности на папку могло быть поставлено клеймо „DC” — аббревиатура от слов дохлая корова.
Впрочем, даже один «Hot» или «Gelt» окупал затраты на приобретение пары сотен „дохлых коров”.
Почему же та страна, которую сейчас грабили и добивали, позволяла пылиться в архивах сотням и тысячам успешных работ, дипломов, патентов, диссертаций и патентов?! Косность и неповоротливость режима? — Слишком общий ответ. На самом деле могло быть по-разному.
Гениальные изобретения, открытия, ноу-хау или патенты — они пылились на полках вовсе не потому, что ученые были косными ретроградами, а потому, что то не было средств профинансировать тут и сейчас потенциально перспективную разработку или исследование.
Или это мог быть и саботаж на местах, когда новое изобретение требовало полной реконструкции завода и обновления оборудования. А с точки зрения директора завода, который производил свои шарикоподшипники или еще какие то бурбуляторы на стареньком, давно себя амортизировавшем (то есть окупившем свою стоимость), но еще работоспособном оборудовании, — для такого деятеля смена оборудования была как нож острый. Ведь совсем не факт, что все пойдет хорошо, и линия сразу заработает. Но вот себестоимость продукции подскочит сразу же, а значит и прибыль упадет. А оно ему надо?
А еще это могла быть и забота о трудящихся. Ведь тот же отказ от ночных смен потребовал уже не одного станка, на котором будут работать посменно рабочие Иванов в дневную, и Петров в ночую, а двух станков, на которых днем будут сверлить и резать металл два этих пролетария. А значит, станок Петрова будет изнашиваться в два раза медленнее, и свои 20 тысяч часов он отработает не за 5 лет, а за все 10. А значит, что и обновление станочного парка будет идти в два раза медленнее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Было еще множество других причин, по которым папки с индексами «Hot», «Gelt» не обратились лет 30 назад в металл станков, химию медицины или просто не стали очередной ступенькой для новых научных прорывов или открытий.
