совершенно другой мир. Из радиоприемников гремит индусская музыка, прерываемая новостями на языке хауса. Малламы (северяне) сидят перед своими домами и магазинчиками (иногда одно совмещено с другим) и громко беседуют, смеются, жестикулируют, попивают фура да ноно[44] и едят орехи кола. По левую сторону от Озомены – здание медресе, откуда слышатся распевные гимны. Вокруг этого здания царит тенистая прохлада, но некоторые ученики, наоборот, выдвинули свои коврики на солнышко: они сидят на траве и пишут что-то на своих дощечках. И уже в который раз Озомена жалеет, что не знает языка хауса и не может пообщаться с этими людьми. Единственное влияние северян на их семью состояло в поедании по субботам бобового пирога акара и каши из кукурузы акаму. Все вместе это и было их маленькой дава, данью исламу[45].
Мимо проходит стайка девушек фулани. Глаза их подведены отангеле[46], волосы, шея, запястья, талия и предплечья обвиты украшениями из разноцветных бусин. Они словно сошли с киноафиш, что развешены по всему кварталу Амикво. О, эти волоокие красавицы – как пленяет взмах их ресниц из-под порхающих платков, эти красные точки на лбу и многочисленные браслеты на обеих руках. Озомена не может оторвать глаз от девушек, завороженная их раскованной грацией и жизнелюбием. Вот они идут, хихикают над чем-то, неся на головах корзины и подносы с фруктами, даже не придерживая их руками. Озомена уже жалеет, что ее так обкорнали, а ведь она так мечтала о короткой стрижке. Опустив голову, она убыстряет шаг, шлепки стучат по пяткам. Этим маршрутом Озомена частенько возвращалась домой, учась в начальной школе, поэтому сейчас легко ориентируется в извивах дороги. Вот магазинчик, где она покупала сладости, тратя выданные родителями деньги на такси, чтобы добраться домой после дополнительных занятий. Напротив – ателье: ученики и ученицы тренируются на мешковине, и только после обретения достаточных навыков их допускают до пошива настоящей одежды. Озомена проходит мимо сарайчика, в котором мама одной из ее учительниц может быстро перемолоть вам бобы и кассаву для поджарки. Девочка кидает осторожный взгляд на двухэтажный домик рядом: здесь на балконе частенько сидит мадам Озиома – отдыхает или проверяет домашку по математике. Озомене нравится эта учительница, ее все любят, но сейчас ей не хочется попасться ей на глаза и отвечать на вопросы, в какую именно школу она «перешла», к тому же ей все еще стыдно за неподобающее поведение на экзамене в «Новусе».
Перед перекрестком девочка смотрит по сторонам и быстро перебегает дорогу. Дальше начинается грязная тропинка, которая ведет к ее дому. Здесь уже нет красивых киноафиш: стены домов испачканы клеем – это все, что осталось от предвыборных постеров. Почти над землей стена вся измазана чем-то коричневым – это дети так вытирают свои грязные попы. Озомена торопится поскорее пройти это место.
У дороги на пенечке сидит старая монашка, грустно обмахивая себя ладошкой.
– Здравствуйте, – говорит Озомена. Затуманенный взгляд старушки проясняется, глазки остро впиваются в девочку. Монашка приподнимается и обнюхивает воздух костистым носом. Озомена ускоряет шаг, не понимая, чем она могла обидеть эту женщину.
– Эй, девочка, – зовет монашка. Она говорит на корявом игбо, неправильно ставя ударения. Голос ее звучит трескуче.
– Что вам, сестра? – спрашивает Озомена, мысленно гадая, уж не мамина ли это знакомая. Довольно странно видеть одинокую монашку здесь возле дороги, под палящим солнцем. Обычно сестры разъезжают группками в машинах с кондиционерами. А у этой – обветренное, как у рабочего, лицо с огрубевшей кожей в струпьях и вмятинами, как у старой картофелины.
Монашка подходит поближе. Ее сине-зеленые (точь-в-точь как на картинках про море), глубоко посаженные глаза буквально пожирают девочку взглядом.
– Я вижу тебя, – говорит она голосом блаженной. Монашка вытягивает руку, словно благословляя, и Озомена протягивает ей свою. И тут монашка вцепляется в ее запястье, притянув девочку ближе, и дыхание ее пахнет лесом.
– Мне нужно добраться до дома, – говорит монашка. – Покажи мне дорогу.
Боль бежит вверх, как от удара по локтю. Становится холодно. Холодная волна накатывает на девочку, и это всего от одного прикосновения. Вот так и вода в ведре, если капнуть в нее каплю чернил, все равно поменяет свой цвет. Монашка трясет девочку с такой силой, что у той стучат зубы, и при этом она совершенно не в состоянии пошевелиться.
– Говори же! – требует монашка. – Ты же видишь меня. Я знаю, что ты одна из них.
Монашка еще крепче сжимает руку Озомены, да так, что хрустят все косточки, и девочка чувствует ужасную слабость и тошноту. Она пытается вырваться, отчего кожа на руке скручивается как выжатое полотенце.
– Не вздумай сопротивляться, – говорит старуха деревянным голосом. – Я устала и хочу домой.
«У нее на лбу красная точка», – думает Озомена. Как странно видеть монашку с бинди[47]. А потом она вдруг понимает, что это не красная точка, а рваная кровавая дыра.
Озомена пытается лягнуть старуху, но ее нога запутывается в складках длинного монашеского одеяния. Девочка подпрыгивает, чтобы ударить эту странную женщину с яростным взглядом и неестественно коричневым лицом. Инстинктивно Озомена целится прямо в красную дыру. Монашка отшатывается, отпускает руку Озомены, и та разворачивается и бежит прочь. Будучи девочкой далеко не худенькой, она даже не ожидала от себя такой прыти.
– Стой! – кричит вдогонку старуха. – Подожди, девочка! Покажи мне дорогу домой, отведи меня домой!
Только один раз Озомена позволила себе оглянуться. Старуха стояла, вытянув вперед руки, даже не думая устраивать погоню.
Озомена прибегает домой еле живая, пот течет с нее ручьями. Она поднимается на крыльцо, буквально повисая на металлических поручнях. На запястье, что пыталась выкрутить ей монашка, остались припухлости, которые быстро превращаются в лопающиеся пузыри, и больно так, словно рану посыпали перцем. На пороге ее встречает Приска, она очень сердита.
– Я, кажется, просила тебя обождать меня в парикмахерской. Нынче опасно ходить одной…
Приска осекается, увидев горячечный взгляд дочери – уж не началась ли у нее лихорадка?
– За мной гнались! – выпаливает Озомена, с трудом переводя дыхание. Увидев сердитое лицо матери, она умолкает. Нет, она не станет рассказывать, что у дороги сидел то ли мертвец, то ли дух и он пытался схватить ее. На самом деле это обычная история, когда к кому-то приходит дух или пытается поймать тебя – эти случаи передаются из уст в уста, но Приска считает все россказнями. Поэтому Озомена просто говорит, что за ней гналась бешеная собака, а потом она свалилась в кусты.
Горестно вздохнув, Приска назидательно замечает:
– Поделом тебе за твою неразумность. Ушла и даже не сказала куда.
Озомена не смеет оправдываться. Бесполезно сейчас говорить, что она все передала через братца Али. Мама
