Вечером я рассказала Присцилле истории о Лкетинге, которые мне довелось услышать за день, и пожаловалась на то, что воины масаи меня домогаются. Она ответила, что это нормально. Я живу без мужчины уже три недели, а они по опыту знают, что белые женщины недолго остаются одни. Затем Присцилла рассказала мне о двух белых женщинах, которые уже давно живут в Кении и бегают почти за каждым масаи. С одной стороны, это меня шокировало, а с другой – я удивилась тому, что здесь живут другие белые женщины, некоторые из которых даже говорят по-немецки. Я стала спрашивать подробнее, и Присцилла, указав на одну из хижин в деревне, сказала: «Это хижина Юты, немки. Она сейчас где-то в округе Самбуру, где работает в туристическом лагере, но через две-три недели ненадолго приедет сюда». Мне очень захотелось познакомиться с этой Ютой.
Тем временем предложения близости следовали одно за другим, так что мне стало не по себе. Одинокая женщина здесь – дичь, на которую всем разрешено охотиться. Даже Присцилла не могла или не хотела с этим бороться. Когда я ей об этом рассказывала, она нередко хохотала, а почему – я никак не могла понять.
Путешествие с Присциллой
Однажды Присцилла предложила поехать на две недели в ее деревню, чтобы навестить ее мать и пятерых детей. Я удивленно спросила: «У тебя пятеро детей? Где же они живут?» «У моей мамы, а иногда у брата», – ответила она. На побережье она продает украшения и зарабатывает деньги, которые два раза в год отвозит домой. Муж уже давно с ней не живет. Я в очередной раз подивилась африканским отношениям.
Когда мы вернемся, здесь как раз, наверное, будет Юта, подумала я и согласилась. Кроме того, в путешествии я бы отдохнула от назойливых ухаживаний масаи. Присцилла страшно обрадовалась, потому что еще никогда не привозила домой белого человека.
На следующий день мы тронулись в путь, а Эстер осталась присматривать за хижиной. В Момбасе Присцилла купила несколько разных школьных форм для своих детей. У меня с собой был лишь небольшой рюкзак, в котором находились нижнее белье, свитер, три майки и джинсы. Мы купили билеты на вечерний автобус, и до отъезда еще оставалось много времени. Я пошла в парикмахерскую, где мне заплели африканские косички. Эта процедура продолжалась около трех часов и оказалась очень болезненной. Но я решила, что для путешествия такая прическа практичнее.
Задолго до отправления автобуса вокруг него уже толкались десятки людей, размещая на крыше самые разные вещи. Когда автобус тронулся, было уже очень темно, и Присцилла предложила поспать. До Найроби нужно было ехать не менее девяти часов, после чего нам предстояло сделать пересадку и выдержать еще около четырех с половиной часов до Нарока.
Поездка длилась так долго, что я в конце уже не знала, как удобнее сесть, и очень обрадовалась, когда мы все же приехали. Последовал долгий пеший переход. Дорога плавно поднималась в гору, и два часа мы шли через поля, лужайки и даже хвойные леса. Ландшафт очень напоминал швейцарский: сплошная зелень и никого вокруг.
Наконец где-то далеко наверху я разглядела дым – там было несколько полуразрушенных бараков. «Почти пришли», – сказала Присцилла и добавила, что должна купить своему отцу в подарок ящик пива. Я в изумлении посмотрела, как она взгромоздила ящик себе на голову и пошла с ним в гору. Мне не терпелось узнать, как живут эти масаи. Присцилла рассказала мне, что они более зажиточные, чем самбуру[9], родное племя Лкетинги.
Наверху нас ждала бурная встреча. Сбежавшиеся к нам люди стали радостно здороваться с Присциллой, но при виде меня остановились как вкопанные. Присцилла, вероятно, объяснила, что мы подруги. В первую очередь мы пошли к ее брату, который немного говорил по-английски. Его дом состоял из трех комнат и был гораздо больше, чем наша хижина. Здесь готовили на открытом огне, и внутри дома все было очень грязным и закоптелым. Повсюду сновали куры, щенки и котята. Вокруг хижины бегали и резвились дети, старшие таскали самых младших в платках за спиной. Через некоторое время Присцилла стала раздавать подарки.
Здешние жители выглядели уже не традиционно. Они носили обычную одежду и жили размеренной крестьянской жизнью. Когда козы вернулись домой, я, как гостья, должна была выбрать одну для праздничного ужина. Я не могла заставить себя вынести смертный приговор, но Присцилла объяснила, что здесь так принято и это для меня большая честь. Наверное, теперь мне придется делать это каждый день, когда мы будем приходить в гости к новым людям, подумала я. Я указала на белую козу, которую тотчас же поймали. Двое мужчин стали ее душить, и я, чтобы не смотреть, как бьется в конвульсиях несчастное животное, отвернулась. На улице тем временем стемнело и стало прохладно. Мы вошли в дом и сели у огня, который разожгли в одной из комнат на глиняном полу.
Как здесь готовят коз, я не знала. Тем сильнее я удивилась, когда мне протянули целую ногу и огромный нож в придачу. Присцилла получила другую ногу. «Присцилла, – сказала я, – я не настолько голодна. Мне это никогда не съесть!» Она рассмеялась и сказала, что остатки мы заберем с собой и доедим на следующий день. Мне стало жутко при мысли о том, что утром придется снова обгладывать эту ногу. С трудом сохраняя присутствие духа, я немного поела, и все посмеялись над моим плохим аппетитом.
Я жутко устала, у меня сильно болела спина, и я спросила, где можно прилечь. Мне указали на узкую кушетку, на которой нам с Присциллой предстояло спать вдвоем. Воды для мытья здесь не было и в помине, без огня в комнате было очень холодно. Я натянула на себя свитер и легкую куртку и даже порадовалась тому, что Присцилла улеглась рядом, потому что так стало хотя бы немного теплее. Среди ночи я проснулась от сильного зуда и почувствовала, что по мне кто-то ползает. Я хотела немедленно спрыгнуть с кушетки, но вокруг было темно и холодно. Мне не оставалось ничего другого, кроме как взять себя в руки и продержаться до утра. С первым лучом солнца я разбудила Присциллу и указала на свои ноги, испещренные красными следами от укусов, вероятно, вшей. Сделать мы ничего не могли, потому что сменного комплекта одежды у меня с собой не было. Я хотела хотя бы помыться, но, выйдя на улицу, застыла от удивления. Все вокруг было покрыто туманом, на сочных зеленых полянах лежал иней. Казалось, будто я на хуторе фермера в горах Юра[10].
В тот день мы двинулись дальше, чтобы навестить маму и детей Присциллы. Мы шли через холмы и поля и время от времени встречали детей и стариков. Дети держались от меня подальше, а пожилые люди, прежде всего женщины, стремились до меня дотронуться. Некоторые подолгу держали мою руку и бормотали что-то, чего я, разумеется, не понимала. Присцилла сказала, что большинство из них никогда не видели белой женщины, и уж точно никогда не трогали. Иногда во время рукопожатия на мою руку плевали, что означало высшую честь.