– …Тогда-то и стало понятно, отчего караван в восходные страны был таким странным – ведь собирали его не для торговли. Кофиец ехал за невестой, и он вез с собой дорогой выкуп, ибо невеста была высокого рода. Что там у них произошло – никто не знает, кроме тех троих, что вернулись, а они не рассказывают никому. Два десятка отборных воинов и все драгоценности Кофийца остались в далекой стране на Восходе, но главное сокровище все же досталось Гельге – недаром говорят, что Кофиец всегда добивается своего. Ее звали Льен Во. Она была кхитаянка, дочь верховного жреца, и она была красавица – так говорят. А спустя одну или две луны… Эй! Ты что, спишь? Да еще и бормочешь что-то во сне… – вздрогнув, Конан очнулся от своей странной полудремы – его нетерпеливо теребила Ардис. – Ну понятно, какая из меня рассказчица! А я-то стараюсь…
– Ты очень хорошая рассказчица, – совершенно искренне уверил киммериец. – Я словно наяву все увидал. Так значит, из той поездки вернулись только Гельге и Фидхельм? И именно тогда в поместье появился кхитаец…
Ванирка скорчила капризную гримаску, но Конан привлек недовольно надувшуюся девицу к себе и крепко поцеловал в полные губы. Ардис ответила на поцелуй с не меньшим пылом, и прервались они нескоро. Когда же объятия наконец разомкнулись и сердца забились ровнее, Ардис с блаженным вздохом вновь откинулась на подушки, смеясь:
– С каждым разом у тебя получается все лучше и лучше, Конан! Это что, мои сказки так на тебя действуют?
– А вот расскажи еще, и проверим! – хмыкнул варвар. – Так что же было дальше?
Но этой ночью рассказов более не было. Словно почуяв что-то, Ардис упорно обходила стороной скользкую тему, отшучивалась, а потом прямо заявила, что расспросы приятеля ей надоели. Сколь бы ни был настойчив Конан, почувствовал и он, что большего от взбалмошной подружки не добиться. Впрочем, пока довольно и этого.
Незаметной тенью он выскользнул из задней двери уже крепко под утро. Ардис оказалась неутомима в любви, это было и прекрасно и утомительно разом – еще не добравшись до своего лежака в доме стражи и предвкушая желанный, хоть и недолгий отдых, Конан уже начал мечтать о следующей встрече. Что же до загадок и тайн, то, с одной стороны, их прибавилось, с другой – варвар чувствовал, что находится на верном пути. Не этой ночью, так следующей или седмицу спустя он услышит окончание истории. Возможно, тогда какие-нибудь части головоломки встанут на место. Еще он положил себе непременным поговорить с Эйхнун, той самой старой служанкой, что помнила еще отца Гельге Кофийца. Уж она-то точно должна знать обо всем, что творится под сводами богатого купеческого дома.
Этой ночью дозор несли Хатлави и Мугдаш. Неуклюжая скрытность Конана, спешившего до рассвета вернуться в казарму с ложа любовницы, конечно же, не ускользнула от их бдительного ока, а киммериец, в свою очередь, заметил их. Впрочем, ни дозорных, ни Конана эта встреча ничуть не встревожила, скорее напротив – повеселила. Любовные подвиги среди тургаудов почитались делом достойным, излишнее воздержание проходило по ведомству самых гнусных извращений, а учитывая, что в усадьбе работала прорва смазливых девиц, грешки подобного рода водились за каждым из воинов.
Вернувшись в дом стражи и прокравшись между храпящих на лежаках собратьев по оружию, Конан с легким сердцем нырнул под свое одеяло из верблюжьей шерсти и вскоре уже крепко спал. Он не обратил внимания, что на дощатых нарах пустует еще одно место – а если бы обратил, то встревожился бы не на шутку. Постель Дагоберта оставалась нетронутой, и можно было прозакладывать сотню империалов против медного шемского сикля, что влюбленный гандер коротает ночь отнюдь не в объятиях служанки.
* * *
– …Я сложил балладу, госпожа, как вы и просили – она совсем новая, и в ней говорится о любви и вине. Мне кажется, она хороша… не соблаговолите ли выслушать… хотя я не знаю, можно ли сейчас…
Дагоберт мучительно краснел и запинался, тиская лютню так, что дерево в его сильных руках вот-вот грозило треснуть. И немудрено – тяжело сохранять спокойствие духа и особенно плоти, когда сидишь на шелковых подушках, а на расстоянии вытянутой руки от тебя возлежит самая желанная женщина на свете. Вивия Ханаран, наблюдая за мучениями новоявленного скальда, понимающе улыбалась. В этой улыбке таилась и насмешка, и обещание, и призыв. Сама юная аквилонка, делая вид, что выбирает на позолоченном блюде самую спелую виноградную гроздь, как нарочно, принимала такие позы, от которых у Дагоберта перехватывало дыхание.
– Можешь спеть, если сдержишь свой голос, – разрешила Вивия. Они находились на женской половине господского дома, в личных покоях госпожи Ханаран, а пути, коими гандер проник в опочивальню аквилонки, ведомы были лишь им двоим да особо доверенной служанке, вовремя приоткрывшей некое окно и оставившей в укромном месте некий ключ. – Стены дома очень толстые, да еще эти офирские ковры на них приглушают звуки, но все же постарайся петь негромко. Да сядь ближе ко мне, воин, чтобы я расслышала все как следует и вознаградила певца по достоинству, если баллада и впрямь окажется хороша. Но берегись, если она мне не понравится!
Аквилонка говорила вроде бы игриво, но взгляд ее изумрудных глаз оставался холодным, оценивающим и пристальным. Окажись на месте влюбленного гандера кто-нибудь более здравомыслящий, непременно понял бы, что госпожа Ханаран затеяла некую игру, в которой простаку с лютней отведена незавидная роль жертвы. Но ослепленный страстью Дагоберт не замечал подвоха – он вообще не замечал ничего, кроме роскошного тела Вивии, столь близкого и пока что недоступного, ее чарующего голоса и серебристого смеха.
Дагоберт послушно придвинулся ближе, и видавшая виды лютня отозвалась на прикосновение его пальцев чистым струнным перебором.
Нет у вина адресата…Кому оно посвящено —Знает лишь мастер, создавший вино,И та, что пригубит вино…Черные терпкие каплиС губ незаметно сотрет —Не говори ничего, винодел,Она и без слов все поймет…
Глядя в рубиновый сумрак,Тонко смакуя питье —Что нам за дело, как звали егоИ как называли ее!Но, коль неведомой тайныВ пурпур не заключено,Не претворится вино никогда,И в кровь не вольется виноНикогда…
Встань, и протяни бокал, иСтань адептом на порогеТайн, и в матовом бокалеОтразятся боги; и бесстрастье —Слово не для вин, аСтрасть – не слово для веселья.Мастер винограда солнце растворит во тьме:Так родится Вино…[2]
Песня в самом деле удалась на славу – никогда прежде Дагоберту не удавалось сложить ничего подобного. Впрочем, женщин, подобных Вивии Ханаран, на его пути доселе тоже не встречалось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
