У меня новая тетрадь! Такой красоты я еще не видела. Стоит целый шиллинг! На прошлой неделе мисс Марси ездила в Лондон, и Стивен попросил ее купить для меня подарок.
Я хотела писать роман — что-то вроде «Грозового перевала». Даже не собиралась вести дневник. А жизнь началась заново…
Сижу на насыпи Вильмотт.
Весна нагрянула как-то вдруг: на орехе еще сережки, а по холму, в молодой, искрящейся на солнце траве, уже россыпь маргариток. Неописуемая красота! Точно иллюстрация из детской книжки к рассказу о временах года. В саду распустились нарциссы, но из-за сохнущего белья, с насыпи их не видно; Топаз все развешивает и развешивает стираные вещи — и это тоже связано с приятными переменами…
Прислонясь спиной к башне, я тихо любуюсь ослепительно-белыми облаками; лицо обдувает ласковый, почти летний ветерок.
Минуло шесть недель с тех пор, как мы с Топаз стояли в сумерках на насыпи Вильмотт в печальнейший миг нашей жизни. Впрочем, потом стало еще хуже. Сначала терзались только я и мачеха. Чего нам стоило держаться, как ни в чем не бывало! Устав от притворства, мы ускользали из дома и часами прогуливались по окрестностям. Веселья Роуз хватило на десять дней, потом сестра заволновалась: почему ничего не происходит? Я уговорила ее подождать еще недельку, предположив, что Коттоны готовятся к приезду матери. Вскоре последовал удар: мисс Марси сообщила, что викарий заходил к братьям в гости, его хорошо приняли и пригласили на обед, как и многих других жителей Скоутни.
— Больше никого из Годсенда не позвали? — Вопрос вырвался сам собой: кроме нас, приглашать из Годсенда некого. Но я не успела этого сообразить.
— В следующий раз позовут вас, милые! — убежденно воскликнула учительница.
Роуз, резко поднявшись, вышла из кухни.
Ночью, уже в кровати, она вдруг сказала:
— Кассандра, спроси мисс Блоссом, почему все так обернулось.
Я растерялась: хорошо бы дать ей совет на будущее… но как это сделать, не открывая жестокой правды?
— Она не знает.
Лгать за манекен я не стала — мисс Блоссом никогда не кривит душой.
— Наверное, из-за нашей бедности, — с горечью вздохнула Роуз, усаживаясь на железной кровати (на этой неделе под балдахином спала я). — Я была с ними милой. Правда, я очень старалась!
Вот он, случай!
— Не слишком ли милой, золотко? — произнесла я голосом мисс Блоссом.
— Да нет же! — горячо возразила сестра. — Я была очаровательной, но… капризной, упрямой. Мужчины ведь такое любят?
— Милочка, будь естественной, — ответила мисс Блоссом, и я вновь заговорила своим голосом: — Роуз, они тебе действительно понравились?
— Не знаю… Сейчас точно не нравятся. Ладно, не хочу вспоминать.
Больше она о братьях и словом не обмолвилась.
К сожалению, мы не могли спокойно, открыто все обсудить, что только усугубляло царящее в доме уныние. Между мной и Роуз впервые пролегла пропасть. Стыдно признаться, но иногда мое искреннее сочувствие сменялось желанием дать сестре хорошего пинка. Проблему нужно либо решить, либо забыть, а она так не умеет — сложила руки и сидит дуется.
Топаз проявляла чудеса терпения. Или это не терпение, а подобие коровьей невозмутимости? Она ведь и к холоду невосприимчива. Отец когда-то сравнил ее кожу с плюшем — может, и чувства у нее плюшевые? Только в отношении отца у Топаз точно все серьезно. Три недели назад, заглянув в «буферное государство», я застала ее в слезах перед его портретом. (Он, правда, никогда не позирует — на полотне сплошные оранжевые треугольники.) Дрожащим голосом мачеха проговорила, что его разочарование куда важнее обманутых надежд Роуз: он так радовался встрече с Саймоном Коттоном, ему так хочется обсудить эссе американского критика!
— Он изменил мнение об эссе. Теперь ему кажется, будто в романе действительно есть подтекст, о котором пишет критик. Я была уверена, что… после всего… он взялся за новую книгу. И тайком заглянула в караульню, когда он ушел к викарию. Угадай, чем занимается твой отец? — всхлипнула она. — Составляет кроссворды!
Я осторожно предположила, что за них платят деньги.
— Да нет, это другие! — ответила Топаз. — Там бессмыслица. Да что с ним, Кассандра?
Я похолодела: может, отец и правда пьет годами? Нашел под замком потайной винный погреб. Или сам готовит алкогольное зелье. Есть ведь такая штука — древесный спирт. Я немедленно поделилась чудовищной догадкой с мачехой.
— Не плети ерунды! — поморщилась Топаз. — Если мужчина пьет, сразу видно. Нужно потерпеть. Просто он гений…
Умывшись, она переоделась в свой любимый наряд: заношенное донельзя итальянское платье кремового цвета и маленькую ярко-красную тюбетейку, — а затем ушла жарить картофельные лепешки. Близилось время чая.
* * *
Пока я рассматривала в саду полураспустившийся нарцисс, от викария вернулся отец.
— Есть новости? — поинтересовалась я, желая проявить дружелюбие.
— Разве лишь одна. Нас явно выделили, не пригласив в Скоутни. Насколько я понял, приглашения раздают направо и налево. — Он презрительно усмехнулся и со смущенной улыбкой быстро добавил: — Прости, деточка. Ты ведь догадываешься, в чем дело?
Я напряженно заглянула ему в глаза.
— Дело в аренде, — принялся объяснять отец. — Они изучили этот мелкий вопросец, я точно знаю: квартальный платеж в марте не пришел. Очень великодушно с их стороны… Лучшие из американцев всегда великодушны. Но связываться с нами они не желают.
Топаз не открыла ему правды: во-первых, не хотела расстраивать, а во-вторых, из женской солидарности. Я колебалась, не рассказать ли?.. В конце концов, промолчала. Вдруг чувство вины из-за долгов по аренде обернется во благо? Чем не стимул засесть за работу!
В лицо отцу дул холодный мартовский ветер — трепал седеющие волосы, развевал полы старого тоненького пальто… Мое сердце чуть не разорвалось от жалости! Я торопливо сообщила, что к чаю будут картофельные лепешки. Пусть хоть чему-то порадуется!
Особой радости картофельные лепешки нам не доставили: в разгар чаепития разразилась семейная ссора. О ссорах смешно читать в книгах или рассматривать скандалящих на картинках — в жизни и вполовину не так забавно. Особенно «традиционные» ссоры за столом. Меня от них трясет и тошнит. Началось с того, что Томас трижды попросил Роуз передать ему соль; сестра пропустила его просьбы мимо ушей, а когда он возмутился, залепила ему через стол оплеуху.
— Роуз, ты рехнулась? — рассердилась Топаз. — Он же болеет!
— Так и знала, что ты это скажешь! — ответила Роуз. — Вечно я виновата!
Тут взвился отец.
— Черт бы всех побрал!
Резко толкнув стул назад, он задел Элоизу; собака взвизгнула.
— Перестаньте! Перестаньте! — воскликнула я. Глупо, конечно.
Лишь Стивен сохранял невозмутимость. Тихо поднявшись, он осмотрел Элоизу; та оказалась цела и невредима. Собаке вообще повезло: львиная доля картофельных лепешек досталась ей. Чуть позже наш аппетит вернулся, но есть было нечего.
Несмотря на жалованье Стивена, с продуктами не намного лучше. Деньги мы расходуем экономно: в первую очередь расплачиваемся по старым счетам с лавочниками. Себе Стивен оставляет шиллинг в неделю — на него и куплена эта тетрадь. Боюсь, сэкономленные деньги уйдут в основном на меня. На себя он явно ничего не тратит. Кстати, стихов он мне давно не дарил — уже счастье!
В день ссоры мы достигли своего дна. Скандалить друг с другом — непозволительная роскошь для несчастных бедняков; когда судьба жестока, родные должны быть особенно добры друг к другу.
А ведь дела наши потихоньку шли на поправку! В тот самый день умерла тетушка отца, Миллисента. Ох, до чего бессердечно я выразилась. Честное слово, если б я могла ее оживить, оживила бы непременно! Но это невозможно. Так почему бы не поблагодарить Господа за ниспосланное чудо? Мне и Роуз тетя завещала не комод или диван, как я предполагала, а весь свой гардероб! У нас появится одежда! О некрологе в «Таймс» отцу рассказал викарий; у всех в душе шевельнулась слабая надежда, что она оставила отцу немного денег. Увы! Его имя из завещания было вычеркнуто. Согласно тетушкиной воле, имущество полностью отходило хостелу для натурщиц. Воображаю ход ее мыслей: пусть сидят по хостелам, а не бегают под венец с моими родственниками. («Только представь, — горячилась Роуз, — не женись отец на Топаз, мы бы теперь как сыр в масле катались!» И правда, что лучше: кататься как сыр в масле или иметь мачехой Топаз? Я выбрала Топаз. По-моему, правильно.) Когда первые эмоции улеглись, мы, наконец, вспомнили о преклонном возрасте тетушки (семьдесят четыре года) и ее пристрастии к эксцентричным нарядам. Ну, хоть что-то оставила — все равно помощь.
Адвокаты пригласили нас за вещами в Лондон, расходы брали на себя.
