Адвокаты пригласили нас за вещами в Лондон, расходы брали на себя.
День в столице сулил райское блаженство; выбор одежды для поездки обернулся адовыми муками. Особенно для Роуз. Мой гардероб особых раздумий не заслуживал, вот я о нем и не думала. Почистив и отутюжив зимние пальто, мы попытались себя убедить, что теперь они намного лучше. И тут погода резко потеплела; в ослепительном сиянии солнца пальто выглядели просто кошмарно. Внезапно мне пришла блестящая мысль:
— А давай наденем старые белые костюмы!
Их нам подарила тетушка Миллисента, еще до ссоры с отцом. Очень простые, классические, из шелковистого льна. Вид у них, конечно, поношенный; мой мне коротковат даже с отпущенной по максимуму юбкой. Но ничего не поделаешь. Лучшего у нас нет. К тому же на них — о чудо! — ни пятнышка.
— В разгар лета самое то, — мрачно заключила Роуз, когда мы их примерили. — А в апреле… Да уж!
И все-таки мы решили надеть костюмы, если хорошая погода продержится до поездки.
Когда мы проснулись, солнце светило, как в июне. День выдался замечательный! По-моему, нет в году времени лучше, чем погожее весеннее утро. При виде такой красоты сразу веришь в Бога. Даже лошадь, казалось, радовалась чудесной погоде (повозку с лошадью одолжил Стивену мистер Стеббинс, чтобы он довез нас до станции).
— Вы когда-нибудь видели такое высокое небо? — спросила я. И тут же устыдилась своего восторга: если бы тетушка Миллисента осталась жива, я бы сейчас не ликовала. А ведь как бедняжке, наверное, не хотелось умирать!
Повозка неторопливо катила через Годсенд; лучи восходящего солнца золотили поросшие мхом надгробия церковного кладбища. Однажды ты тоже умрешь, сказала я себе — и не поверила. Наверняка на смертном ложе мне вспомнится та апрельская поездка и бездонное саффолкское небо над старыми-старыми могилами…
От раздумий о смерти — странной, прекрасной, пугающей и такой далекой — я почувствовала себя еще счастливей. Омрачил мою радость лишь видневшийся за деревьями Скоутни-Холл. Из-за сестры, конечно. Мне-то какое дело до Коттонов? (До чего же мне тогда вообще было дело?) Словом, пока мы не миновали парк, на протяжении двух минут я тактично «застегивала» на ботинке единственную пуговицу, стараясь не пересечься с Роуз взглядом.
На станцию приехали вовремя. Сестра предложила купить билеты в первый класс: оплачивают ведь адвокаты.
— А вдруг они вернут деньги не сразу? — возразила я.
Продержаться день в Лондоне мы собирались на жалованье Стивена; Топаз, конечно, рассчитывала отдать долг.
Билеты в конце концов взяли дешевые.
Стивен умолял меня быть внимательной на дороге, даже побежал за поездом, чтобы еще раз напомнить. Он с улыбкой махал нам вслед, но во взгляде сквозила грусть.
А ведь Стивен никогда не видел Лондона!
Стоило нам сойти в Кингз-Крипте с деревенского игрушечного паровозика и пересесть в другой поезд, как атмосфера изменилась. Аромат провинции исчез, словно в лондонских вагонах хранился особый, столичный воздух. Здесь наши белые костюмы выглядели довольно странно, а когда мы очутились в Лондоне — прямо-таки эксцентрично. Люди вовсю на нас таращились. Роуз сразу это заметила.
— Они от восхищения, — попыталась я утешить сестру.
Честно говоря, по сравнению с нашими костюмчиками однообразная одежда других женщин действительно смотрелась уныло.
— Мы ужасно выделяемся, — пылая от стыда, пробормотала Роуз.
Знала бы бедняжка, сколько внимания нам перепадет на обратном пути домой!
Последний раз мы ездили в Лондон три года назад. В городе мы, конечно, не ориентировались; вчера я впервые прогулялась по Сити. Чудесный район! Особенно магазины канцтоваров. Бродила бы по ним и бродила! А Роуз считает, что это самые скучные магазины в мире, скучнее только мясные лавки. (Не замечала скуки в мясных лавках; по-моему, они насквозь пропитаны ужасом.)
Мы постоянно сворачивали не туда, приходилось то и дело спрашивать дорогу у полицейских. Те как один были дружелюбны и держались по-отечески. Один любезно остановил для нас поток машин, и кто-то из таксистов громко причмокнул Роуз вслед.
Адвокат представлялся мне стариком, а юридическая контора — обшарпанной, сумрачной конурой. Как в романах Диккенса. Ничего подобного мы не увидели! В приемной нас встретил молодой человек с прилизанными волосами.
— Сумеете добраться до Челси на автобусе? — спросил он.
— Нет, — быстро ответила Роуз.
— Хорошо, — кивнул клерк. — Возьмите такси.
Я сказала, что у нас не хватает денег. Сестра густо покраснела. Коротко взглянув на нее, юноша ответил:
— Секундочку, — и вышел.
Вернулся он с четырьмя фунтами.
— Мистер Стивенидж говорит, этого хватит покрыть расходы на билеты, на такси до Челси, на такси до вокзала и даже на превосходный обед. Когда привезете ключ обратно, подпишите бумаги. Ясно?
Мы кивнули и ушли. Роуз не на шутку взбесилась от того, что никто серьезней клерка к нам даже выйти не соизволил.
— Какое неуважение к тете Миллисенте! — возмущалась она. — Ведут себя так, словно мы — пустое место!
А мне с четырьмя фунтами в кармане было все равно, пустое я место или полное.
— Давай поедем на автобусе. Сэкономим, — предложила я.
Но сестра отказалась: ей надоело, что на нас пялятся.
— Наверное, во всем Лондоне нет больше ни одной девушки в белом!
— Запрыгивайте, снежинки! — весело крикнул из автобуса кондуктор.
И Роуз с надменным видом окликнула такси.
Пруд в маленьком, выложенном плиткой саду, был сух. Я вспомнила о золотых рыбках: только бы они попали в хорошие руки!
Мы вошли в дом через парадный вход и захлопнули за собой дверь. Сияющий дневной свет остался за порогом. Вид пустого холла меня удивил; я еще не поняла, что мебель вывезли.
— Как-то странно… — сказала я.
— Просто холодно, — отозвалась Роуз. — Полагаю, одежда в спальне. Интересно, она там и умерла?
По-моему, интересоваться такими вещами вслух бестактно.
По пути наверх мы заглянули в ярко озаренную солнцем гостиную. Из двух больших окон открывался вид на Темзу. Когда я была у тетушки в последний раз на званом вечере, тут горело множество свечей. В тот день мы познакомились с Топаз. Тогда ее портрет кисти Макморриса только выставили в галерее, и тетя пожелала увидеть натурщицу. Топаз явилась в том же наряде, что и на картине: в голубом платье и великолепном нефритовом колье (Макморрис одолжил). Помню, меня поразили ее длинные, струящиеся по спине, белокурые волосы. Отец весь вечер лишь с ней и разговаривал, а тетушка Миллисента, облаченная в черный бархатный костюм и длинный кружевной шарф, метала на него гневные взгляды.
В большой спальне ничего не оказалось. Я облегченно вздохнула. Не знаю почему: вроде дух смерти там не витал — просто холодная пустая комната. Груду одежды и два старых кожаных чемодана мы нашли на полу в тесной сумрачной гардеробной. Зеленые жалюзи на окне не поднимались: шнур был оборван; кое-как удалось повернуть планки.
Поверх одной из стопок лежал черный армейский плащ. Как я боялась его в детстве! Он напоминал мне одеяние ведьм. Меня снова обуял ужас, хотя и по другому поводу: плащ и прочая одежда представлялись мне частью покойницы.
— Роуз, я не могу к этому прикоснуться, — пробормотала я.
— А придется, — ответила сестра и принялась деловито перебирать вещи.
Если бы мы любили бедную тетушку Миллисенту, то, наверное, отнеслись бы к ее одежде с ностальгической нежностью. Окажись ее наряды изящными и женственными, разбирать их, наверное, было бы не столь противно. К сожалению, основной гардероб составляли тяжелые темные пальто и юбки плюс толстое шерстяное белье. Больше всего меня угнетали бесконечные ряды старушечьих туфель, натянутых на деревянные распорки. Точь-в-точь мертвые ноги!
— Тут уйма льняных носовых платков, — сообщила Роуз. — Ну, хоть что-то…
Однако носовые платки, а равно перчатки, чулки и жуткая пара изломанных корсетов, внушали мне омерзение.
— Нужно хоронить одежду с покойниками, — заметила я. — Чтобы никто ее потом с презрением не перебирал.
— А я и не перебираю ее с презрением, — возразила сестра. — Некоторые костюмы сшиты из превосходной ткани.
Только вещи она запихивала в чемоданы небрежно, без особого почтения. Пересилив себя, я вытащила все обратно и сложила аккуратнее. Призрак тетушки Миллисенты облегченно вздохнул.
— Она строго следила за гардеробом. Чтобы все было почищено, отутюжено, — напомнила я.
— Да какая ей теперь разница! — фыркнула Роуз.
И тут на лестнице послышались шаги…
Душа у меня ушла в пятки, язык прилип к гортани. Я в ужасе смотрела на сестру.
— Да не она это, не она, — тихо просипела Роуз, — Кассандра… это не она.
