Как бы там ни было, в тот день я рано вернулась домой и сидела в «салоне». Дверь внезапно открылась, и в комнату вошла женщина, которую я никогда не видела прежде. По всему ее поведению было ясно, что она хорошо знакома с этим домом. Женщина была лишь в пеньюаре и босиком.
Сперва мне показалось, что я попала в чужой дом.
Ее черные волосы свободно покрывали плечи и спину. У нее были миндалевидные темные глаза, дерзкий вздернутый нос и короткая верхняя губа. Была она высокого роста, и под пеньюаром угадывалась полная грудь и узкие бедра. Незнакомка выглядела очень привлекательной.
В замешательстве я встала и сразу же за ней и увидела Жака.
— Привет, — небрежно произнес он. — Значит, ты вернулась. Это Мими.
— Мими?
— Мими. Натурщица, — произнесла она по-английски, но с сильным французским акцентом.
— Дорабелла, — запинаясь, представилась я, Она долгим взглядом обвела меня. В свою очередь я также холодно стала рассматривать ее, пытаясь убедить себя, что это вполне естественно, если в мастерской художника бывают голые натурщицы, поскольку они позируют ему.
— Дорабелла приехала из Англии, — сказал Жак.
Он прошел в кабинет и налил вина.
Я в замешательстве спрашивала себя, в каких же отношениях находились Жак и Мими. И я знала правду, но Жак нисколько не был смущен. И почему бы он был смущен? Та жажда наслаждений, которой я так восхищалась, была проявлена со всей очевидностью, но теперь эта жажда меня привлекала гораздо меньше.
Я попыталась скрыть свое волнение.
— Мими, — непринужденно произнесла я слова из оперы. — Они зовут меня Мими, но настоящее имя мое Лючия.
Мими озадаченно взглянула на меня, а Жак пояснил:
— «Богема»![3]
А я продолжала:
— Мое имя — Дорабелла, а имя моей сестры — Виолетта — из «Травиаты». Как видите, моя мама очень любила оперу.
Мими кивнула:
— Забавно…
— Очень, — холодно произнес Жак таким тоном, как будто это было вовсе не так.
Мы сидели и пили вино. Они так быстро говорили по-французски, что я ничего не понимала, только разбирала какие-то имена, среди них были и знакомые, но суть разговора осталась для меня неясной. Раз или два они поворачивались ко мне и говорили что-то по-английски.
Я кончила пить, поставила бокал и сказала, что у меня есть кое-какие дела.
Я все поняла и не знала, как отнестись к измене Жака.
В какое я попала положение! Вот я, одна в чужой стране, оставила свою собственную, куда теперь так трудно было вернуться. Мы на грани войны. Мужчина, с которым я в своих безумных мечтах решила быть всю жизнь, дал ясно понять, что для него наша связь лишь мимолетное увлечение.
Какой же дурочкой я была. Никогда в моей ничтожной жизни я не подвергалась такой опасности. В других самых незначительных происшествиях мне на помощь всегда приходила моя сестра. Сейчас же она оплакивала меня, считая, что я погибла.
Что я могла сделать? Куда направить свой путь?
Как и всегда, я искала всему оправдание. Она ведь только натурщица. У художников должны быть натурщицы. Их поведение непредсказуемо.
Действительно, непредсказуемо… особенно в любовных делах, когда они меняют одну за другой… и последняя так же забывается, как и первая. Это была жизнь богемы, о которой я так страстно мечтала. О, если бы только я могла вернуться! Но… «пишет и пишет рука»… Ладно, все уже написано, и где это? О, Виолетта, почему ты не здесь, не со мной? Я должна быть очень осторожной и придумать, что делать дальше. Нужно ли мне уехать раньше, чем Жак укажет мне на дверь? И куда мне податься? Вернуться в Кэддингтон? И встретиться лицом к лицу с Виолеттой, с родителями? А ведь это оставалось единственным выходом.
Они любят меня и будут счастливы увидеть вновь. Но что я могла им сказать? И еще… что еще?
Думай, приказала я себе. Не бросайся в независимость, как ты уже делала. Нужно что-то предпринять, так не должно продолжаться. Все кончено… для него и для тебя. Благодари небо, что ты больше не любишь его, как и он тебя. Надо бы поговорить с ним. Спросить, какие же у него отношения с Мими. И сколько других было у него? Мне нужно быть хладнокровной и деловитой. Очень нужно.
Я сидела в спальне, слышала шаги в мансарде и думала, что, как только она уйдет, обязательно поговорю с ним.
Я ждала и некоторое время спустя, услышав стук входной двери, пошла в «салон», но там никого не было. Я поднялась в мастерскую и поняла, что Жак ушел вместе с Мими. Придется ждать. Как это мучительно! Хотелось все решить быстро. Я снова и снова повторила про себя то, что должна была сказать Жаку, и ждала, но он не приходил. Той ночью он вообще не пришел. Был ли он с Мими? Возможно. Но, может быть, и с кем-то другим. Во всяком случае, можно было быть уверенной в том, что я ему безразлична.
Назавтра Жак вернулся во второй половине дня. Я ждала его в «салоне». С полным самообладанием и некоторой дозой сарказма я спросила:
— Неплохо провел время?
— Да, спасибо.
— С Мими?
— А разве это твое дело?
— Думаю, что твое.
Он пожал плечами и мягко улыбнулся.
— Значит, ты подтверждаешь, что она твоя любовница?
— Я не говорил этого.
— Послушай, Жак…
Он продолжал улыбаться:
— Слушаю.
— Ты ведь не можешь ожидать, что я восприму это как должное.
Он вопрошающе поднял брови.
Все это просто сводило с ума. Жак вел себя так, словно было совершенно естественным для меня обнаружить его в компании с женщиной полусвета. Притом он ушел с нею и неизвестно где провел ночь.
— Это неприемлемо! — крикнула я. Он озадаченно повторил:
— Неприемлемо? Почему?
— Как ты можешь так обращаться со мной!
— Обращаться? И как я обращаюсь? И что такое «обращаться»?
Жак искал защиты в несовершенном знании языка. Он и раньше так поступал, но я знала, что он все понимает.
— Я оставила дом, чтобы приехать сюда… а сейчас…
— Ты оставила дом, потому что больше не могла там жить.
— Я бросила все ради тебя.
— Ты очень… провинциальна.
— А ты так извращен…
— Я думал, ты выросла.
— Как ты можешь делать такое… у меня под носом?
— Твой нос? — Он опять озадачился.
— Ты знаешь, что я имею в виду. Ты не делаешь секретов из этого.
— Секретов? И в чем они?
— В твоей любовнице.
— В самом деле?
Я не могла продолжать, потому что готова была разразиться обвинениями.
— Ненавижу тебя!
Он опять пожал плечами и посмотрел на меня с таким благожелательным терпением, с каким взрослые смотрят на упрямых детей. Я больше не могла выносить этого и, схватив пальто, выбежала из комнаты.
