Полчаса достаточны для любого крупного дела.
Потеря пристальности – вот что происходит в эпохи революций и потрясений. И читатель отхлынул от литературы. Американцы, кстати, не могут находиться в кабинетах по одному. Их общение сродни безумию – лишь бы забыться, не вспомнить что-то. Что именно – они сами не знают. Поэтому у них очень убедительны фильмы, где это «что-то» возникает за спиной, как кошмар.
Нужно не только знать свои недостатки, но тут же обращать их в достоинства.
Важно не то, что человек ест, а с каким аппетитом он это делает.
Человек, который искренне и бескорыстно хочет помочь, обычно ничего не может.
Перед тобою бешено мчится поезд. Надо резко оттолкнуться и в полете схватиться за поручни. Таково начало прозы.
Литература – это тоска по несбывшейся жизни.
Красота – часть кожи, выставленной на поругание.
Нет насекомого более ядовитого, чем маленький представитель творческой профессии.
Как ни боится человек смерти, а каждый умирает героически, не отступив.
Посмотрев кому-то в глаза, как будто привязываешь его к себе на эту нитку, поводок взгляда.
Когда мне пытаются сесть на шею, я с готовностью подставляю ее – для того, чтобы человек понял, на что он садится. А вдруг он сделал это нечаянно? И когда он садится удобнее, я без сожаления сбрасываю его и ухожу. Пусть довольствуется грубым смыслом, если не хотел диалога.
Существование высших сил доказывается разгулом низших.
С какого-то момента Россия вместо мускулов стала обрастать опухолями.
Встречая человека, которого давно, несколько лет, не видел, поражаешься – жив! Как будто он остался жить там, давно, и не имеет своей собственной жизни, а только ту, которая связана с тобой.
Почему русский человек так яростно, горько реагирует на тупость окружающих, на их несовершенство? Потому что он в большей степени часть организма нации, чем европейцы. Иначе он был бы счастлив жить среди дураков и негодяев, счастлив своей избранностью.
О степени одиночества надо судить не по жалобам, не по словам. О том, как неинтересны люди, не решаешься сказать никому.
В работе Бога нет лишних движений.
К вопросу о Боге: он или есть, или его нет.
Если он есть, то нет вопросов.
Если нет, то тем более.
Все вопросы в промежутке: или – или.
Но если и там, и там нет вопросов, то как они могут быть здесь?
Я в жизни, как в эмиграции.
В доме великана карлика знобит.
Все проходит. И голод, и наслаждения. Не проходит только предощущение счастья.
Жизнь постоянно вышучивает нас. Но у нее мрачное чувство юмора: от этого ее смеха волосы шевелятся.
В открытое печное устье на огонь можно смотреть часами, как в экран телевизора. С той разницей, что знание возникает принципиально иное.
3 % людей являются генераторами идей. Это очень много. Это так много, что приходит мысль о том, что остальные 97 % эти идеи разрушают.
Где оканчивается упорство и начинается упрямство? Где граница патриотизма и национализма? Кто охраняет целомудрие от ханжества?
Между смешным и глубоким выбора нет – конечно, глубокое. Так же как между смешным и серьезным – конечно, смешное.
Время такое – пальцы гитариста никак не дотянутся до струн.
Если попытаться одним словом определить эпохи, то начало века – безволие. До Второй мировой войны – истерика. После войны – распад. Сейчас – безвкусие.
Вкус – это выдержанное безвкусие.
Писатель – тот же колодец. Чем больше берет в себе, тем чище вода.
Интеллект в женщине всегда что-то вытесняет.
Петербург это Гарлем в Париже.
Русский не в состоянии плавно переключать скорости. Только рывком.
Человек текуч, и пол его текуч. По отношению к Фолкнеру Камю – женщина.
Подавления личности личностью в повседневности – те же половые акты, осуществленные в сфере психики.
Власть заманчива именно этим.
Но власть – для слабых, женских натур. Мужчина, воин презирает власть. Он бьется только с равным.
Земля так же устает от одного народа, как почва от картошки.
Учеников заводят не для того, чтобы учить. А чтобы кто-то слушал.
Нельзя ограничивать в себе не только любовь к людям, но и презрение к ним.
В Европе народ – собака, в России – волк.
Все неталантливые люди похожи друг на друга, и всякий талант вреден по-своему.
Мне плевать, кто будет солнцем русской поэзии, главное – чтобы человек был хороший.
Не надо требовать от людей больше того, что они могут. А они могут всё.
Черной расе свойственно совершенство физическое, желтой – эмоциональное, белой – интеллектуальное. Триада.
Культура – состояние внутреннее, а не внешнее. Внешне культура обозначает себя не для обособления, а лишь информационно.
Смерть дана человеку лишь как точка отсчета. Иначе он утонет в хаосе.
Физическое умирание сопровождается выделением громадного (неизвестного нам) количества энергии по ту сторону чувств.
Никто не владеет монополией на истину. У кого-то большая ее часть, у кого-то совсем крошечная. Даже выродки владеют ее частицами – личными обидами.
Не опираться, а поддерживать. Вот то, что не мстит.
Только приговоренный к смерти может смотреть на людей свысока.
Есть очень умные люди, которые очень просты, и очень неумные люди, которые очень сложны.
Любовь – это когда мужчина становится ребенком, а женщина – матерью.
Бывают истории людей, как истории болезней: поболел, поболел и умер.
Каждый рассказ, самый маленький, должен быть не меньше фильма по событиям.
Самое интересное и загадочное явление в мире – ты сам. Так зачем отвлекаться?
Все почему-то убеждены в том, что если Чехов выдавил из себя раба, то он сделал это за всех.
Набитые рабами, едут люди.
В прозе самое драгоценное – интонация, а самое дорогое – новое знание.
Мы шутим с мухами, курами, рыбками. А они шутить не могут. Мы для них – сверхпонятие. И с нами кто-то шутит?
Россия – это шкатулка, из которой выскакивает то Достоевский, то Ленин, то Распутин, то патриарх Тихон. И никто не знает, что там внутри и кто следующий.
Все люди добры, пока это им ничего не стоит.
Поэт должен каждый миг выворачивать мир наизнанку, но не забывать возвращать его в нормальное состояние.
Для человека необычайным счастьем было бы убедиться в существовании управляющих сил. Но когда он узнал бы, что и там необычайным счастьем было бы и т. д., то он уже точно сошел бы с ума от бесконечной лестницы вечности.
Русская литература до Чехова была диковатой, а после гражданской войны – придурковатой.
Большевизм привело к власти общество. Встал Ленин и сказал: «Есть такая партия!»
Все обернулись в недоумении, почесали затылки и подумали: «А чем чёрт не шутит?»
Чёрт не шутил.
Реально все, в том числе самые невероятные фантазии. Тем более что фантазии имеют свои границы, не такие уж и отдаленные. Всё, что можно вообразить – существует.
Читая чужие стихи подряд как бы идешь вдоль улицы и заглядываешь в окна. Иногда такое увидишь…
Народ хороший, но Господь не дает ему хороших начальников.
Писать прозу очень просто: надо вовремя описание прерывать действием.
Всякая сытость, благополучие неизбежно порождают гниль.
Так есть, так было и будет, но я никогда не поверю в то, что так должно быть.
Неистовство – предмет трагедии, упрямство – комедии. Если принцип не соблюдён, выходит мелодрама.
Самая мощная, интенсивная ненависть – к железнодорожным кассирам.
От Мецената до Герострата значительно ближе, чем кажется.
Когда пишешь или говоришь, часто ориентируешься на самых тупых, тогда как надо – наоборот.
