— Скажите, а где же все девочки? — спросила она сторожиху.
— Девочки? На халтуре. На станции дрова грузят.
Девчата вернулись только к вечеру. И принялись отмывать керосином смолу, испятнавшею им руки до самого локтя. Запах керосина и еловой смолы на время перебил назойливую герань.
— Тебя Шурка Рыжая выгнала или ты сама ушла? — спросила у Марианны одна из девчат.
— Сама, конечно. Мне там было очень скучно…
— Ну, у нас скучать не будешь, — заметила другая девица, самая видная и независимая, с недевичьим именем Домна. — Мы живем весело. Кстати, с получки десятку гони: складчина будет. А парня приведешь — с него двадцатку.
Тут же девчата пожелали узнать, есть ли у Марианны парень.
— Да я не знаю, — застенчиво сказала та, — кажется, есть.
Над этим «кажется» дружно похохотали, а потом вдруг, как по команде, все стали наряжаться и мастерить прически. Когда стемнело, пришли двое ребят. Один, узкоглазый, но красивый мордвин, молча сел к своей девчонке, и они тихо просидели друг возле друга весь вечер. Зато другой парень полностью взял инициативу. Усадил девчат вокруг себя, достал колоду карт и стал учить всех играть в тысячу.
— Хорошенькая, а вам не сдать? — спросил он у Марианны. — Вы почему такие сердитые?
— Я не сердитая, — сказала Марианна, находясь еще под впечатлением Шуркиных наставлений. — Просто спать хочется…
Парень не унимался.
— Такие молодые, а спать хочете! Могу вам на сон грядущий сказку рассказать. Только давайте познакомимся раньше. Герман Иванович Жуланов. Токарь по одиннадцатому разряду. Гордость производства.
— Черт, трепач! — заметила Домна. — Что пристал? У нее свой парень есть.
Герман поправил на себе серый костюм-тройку и сказал серьезно:
— Очень жаль!
Через час он ушел. Девчата спрятали наряды, легли и заснули как убитые. Лежа под байковым, плохо греющим одеялом, Марианна слышала, как сторожиха выпроваживала из сеней молчаливого мордвина.
К запаху герани и невыветрившегося керосина прибавился еще и сладко-стойкий запах одеколона, оставленный Германом. В окно светил месяц. Северная майская ночь была похожа на день. Слышно было, как возле деревянных свай моста с журчанием крутилась вода.
Напрасно Марианна пыталась убедить себя, что не будет скучать без Шурки. Ей было холодно и горько. И просто необходимо было с кем-нибудь поговорить.
В приоткрытую дверь неслышно вошла сторожихина кошка, черная, с белым носом. Села на Марианнин коврик и стала задней лапой драть за ухом. Марианна тихо поманила ее, и кошка вспрыгнула на койку, замурлыкав у самого Марианниного уха.
Этого оказалось достаточно, чтобы Марианне стало немножко легче: все-таки она была не одна.
Когда Марианна утром проснулась, девчата были уже на ногах и говорили о том, что их вчера на погрузке обсчитали и не записали вагон метровника, который они честно погрузили.
— А, пусть подавится! — заключила Домна в адрес десятника. — Им, шакалам, выпить на что-то надо.
Увидев, что Марианна проснулась, она подошла к ней: — Ты никак плакала? Наплюй! Хватит на помочах жить. Воля дороже всего.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Две черные лошади, одна высокая, другая пониже, гремя железным боталом и высоко подкидывая передние, спутанные ноги, прыгали по мокрой луговине. Маленьким темным комком лежал на земле жеребенок.
Рассвет только наметился, чуть закраснел низкий пушистый ольховник в той стороне, откуда шло утро. Возле черного, обуглившегося пня тлел еле заметный алый уголек. Он, как хищный глазок, то вдруг впыхивал, то исчезал, на минуту покрывшись пеплом. При вспышке видны становились узенькие столбики конского щавеля и черные головки куриной слепоты.
Потом над кустами прочертилась алая полоска зари, и чернота уступила место серому сумерку. Виден стал остов плуга у края пашни и квадрат бороны, уткнувшийся зубьями в землю. Лошади уже не прыгали и не гремели боталом. Упершись в траву передними, спутанными ногами, они стоя досыпали остаток ночи, готовые каждую минуту вскинуть уши и потрясти спутанной жесткой гривой. Все так же недвижно покоился и ушастый жеребенок.
Зорька выкатил прутиком уголек из загасшего костровища, взял его на ладонь и, катая, принялся раздувать. Зажег клочок бересты, и огонек запрыгал белочкой.
— Спишь? — тихо спросил он Марианну.
Она лежала на снятой с колес телеге. Дрогнула от Зорькиного шепота, откинула край козьей шубы и подняла голову. Потом села, поджав под себя теплые со сна ноги.
— Я вот все думаю… — Зорька сосредоточенно глядел на огонь. — Надо тебе расчета добиваться. Не ближнее место сюда каждый раз бегать.
Но Марианна слушала Зорьку как-то рассеянно. Внимание ее было занято нежным заревом, которое вставало за леском. Последние клочки тумана тянулись куда-то вниз, под угор, где пучилось рыжими кочками холодное болото. Большое черемуховое дерево посреди пашни тоже казалось клоком белого тумана.
— Ты слышишь, чего я говорю-то? — нетерпеливо спросил Зорька.
— Слышу, конечно… А сколько сейчас может быть времени?
— Пятый, поди… Не выспалась, так спи еще.
— А ты разве не хочешь?
— Я не буду. Разоспишься — хуже. К обеду нам управиться надо. Тогда Лазуткин кобылу даст огород пахать. — Зорька помолчал и добавил: — Серая, как ожеребилась, не та лошаденка стала. На такой много не наработаешь. Ее из-под Сталинграда пригнали, нога была перебита. — И для бодрости Зорька решил пошутить: — Нашей Серой надо бы пенсию хлопотать: она инвалид Отечественной войны.
Марианна, уже отряхнувшая дремоту, засмеялась. Словно в ответ, лошади на лугу вдруг вытянулись, затрясли гривой и всхрапнули, заслышав приближение другого коня. Тотчас же, как большая птица, встрепенулся и жеребенок. Встал на тонкие ноги и побежал к матери.
Из-под угора, белый от тумана, выехал всадник. Зорька пригляделся, узнал председателя.
— А, это вы тут! — сказал Лазуткин, подъехав к Зорькиному огоньку. — Пошто в стане не ночуете? Холодно ведь.
Он спрыгнул с лошади и присел рядом с Зорькой. О Марианне он уже слышал, но видел ее раньше только мельком.
— Это, князь, значит, суженая твоя?
— Ага, — серьезно сказал Зорька. — Она со мной четвертое воскресенье боронит. Гляди, трудодни за ее не зажиль. — И, воспользовавшись моментом, попросил: — Лазуткин, ты бы пособил нам расписаться. А то ей с завода расчет не оформляют.
Председатель, храня улыбку, раскуривал от уголечка.
— Правильно, нужно законы соблюдать.
— Какие еще законы? — угрюмо спросил Зорька. — Выходит, закон против, чтобы любовь была?
— Любовь! А не хочешь ли обождать? До законного совершеннолетия?
— Научил! — Зорька еще больше нахохлился. — А там через год мне и в армию призываться. Что же я, для дяди женюсь?
Председатель уже не слушал Зорькино ворчание. С веселым прищуром он разглядывал Марианну.
— А ты что же молчишь все время? Ты не немая?
— Нет, — ответила Марианна. — Но ведь вы меня ни о чем не спрашиваете. В общем, как все мужчины…
Лазуткин удивился даже:
— Ты скажи, она какая! Серьезная, оказывается, дамочка. А не погодить ли тебе замуж, пока росточку наберешь?
— А я и не тороплюсь замуж, — независимо сказала Марианна, но все-таки оглянулась на Зорьку. — Просто он с вами шутит.
У полевого стана заколотили палкой по подвешенной рельсе. Ветер, налетевший невесть откуда, густо обсыпал черную землю белым цветом облетающей черемухи.
— Рано мы встали, да мало напряли, — заметил Зорька, первым поднимаясь с земли. — Ты, Лазуткин, посиди, покарауль мою райскую птицу, — он кивнул на Марианну, — а я напоить сгоняю.
Он распутал лошадей, сел на лазуткинскую низенькую кобылу и погнал звонко топающих коней в белый, еще не развеявшийся туман.
Марианна и председатель остались вдвоем.
— Ишь ведь, что Светозар твой говорит! Может, и правда тебя шапкой накрыть, чтобы не улетела?
Теперь уж Марианна разглядывала этого сорокалетнего веселого мужика, от которого крепко пахло самосадом и ночным полем.
— А я вас вспомнила, — застенчиво сказала она. — Когда я была маленькая, вы к нам приходили.
Лазуткин покачал головой:
— Не можешь ты, мила дочь, меня помнить. Я прошлой зимой только из армии воротился. В Германии служил. Это ты моего покойного брата помнишь. Его под Кенигсбергом убило. Он Федор был, а я Нестер.
— Вы очень похожи, — глядя в серо-голубые лазуткинские глаза, удивленно сказала Марианна.
— Чай, родные братовья. Так-то вот, товарищ девочка! И Лазуткин, придвинувшись близко к Марианне, ткнул ее легонько в бок своим крепким, как каменным, пальцем.
— Оно бы все ничего, — сказал он, оглянувшись в ту сторону, куда ускакал Зорька. — Светозар у нас парень первый сорт. Только вот с маманей его можешь ты не заладить. Чудная она баба.
