«Я хочу спасти вас, — шепотом произнесла я. — Прошло много веков. Люди изменились. Сейчас никто не верит в ту ложь, в которой вас обвинили».
«Что ты хочешь от меня?» Она так и сидела ко мне спиной.
«Ничего», — улыбнулась я, подходя к пленнице ближе.
«Ты пришла узнать, как стать бессмертной и обрести Силу и Власть!» — Она резко поднялась и повернулась ко мне.
Мы стояли нос к носу. Глаза на одном уровне. Мое бешено стучащее сердце замерло и ухнуло вниз, оставив после себя вымороженную до звона грудь. Ноги начали подгибаться. Я оторвалась от рассматривания ее вмиг почерневших глаз и заставила себя улыбнуться.
«Я хочу помочь».
Она, как волчица, потянула носом в миллиметре от моего лица. В глазах мелькнула луна, хотя она стояла к окну спиной. Потом тихо ахнула и опустила голову.
«Я ни в чем не виновата, меня оклеветали, — залепетала жалобно, цепляясь за мои руки и падая мне в ноги. — Они пытали моих слуг. Они сожгли их живьем. Я не виновата, не виновата…»
Я попыталась ее поднять.
«Встаньте, графиня. Я пришла вам помочь».
«Уходи», — тихо-тихо, словно листва прошелестела.
«Но…»
Эржебет посмотрела на меня очень грустно и вдруг произнесла звонким голосом:
«Не делай того, что хочешь сделать».
«Но Поэт…»
«Нет никакого Поэта. Уходи…» — взмахнула она рукой и… как будто под ногами открылся люк, куда я и провалилась, вскрикнув.
— Варя! — влетела в комнату мама, включая свет. — Варечка!
— Мама! — подорвалась я с кровати, в два шага оказавшись рядом с ней и вцепившись в нее мертвой хваткой.
— С ума сошла, тяжелая же, — проворчала мама, плюхаясь в кресло.
Я забралась к ней на колени.
— Время четыре часа утра, ты орешь, как полоумная. Опять начиталась своих страшилок?
— Я про графиню Эржебет Батори читала. Она мне приснилась…
— Кто это? — нахмурилась мама.
— Историки считают, что ее оклеветали, потому что она была главой протестантов Западной Венгрии. А так как у нее было очень знатное происхождение и ничего ей сделать не могли, то ее просто заперли в башне родного замка, где она и умерла много лет спустя.
Мама поджала губы и сделала очень строгое лицо.
— Варвара, мне все эти твои чтения про всякий там сатанизм надоели. Если еще раз я узнаю, что ты занимаешься этой чертовщиной, я выключу тебе Интернет, выкину все твои карты, книги и прочую дребедень, а тебя заставлю ходить в воскресную школу при церкви. А сейчас иди спать. — Она спихнула меня с колен. — И если я еще услышу какие-нибудь крики из этой комнаты, пеняй на себя!
— Это не сатанизм! — попыталась возразить я. — Это история. Ты можешь открыть любую энциклопедию…
— Варвара, я тебя предупредила.
Убедившись, что я залезла под одеяло, она вышла, выключив свет. Мне снова стало страшно. Вот за что я люблю маму — так это за поддержку. Только она может найти для меня нужные слова и утешить, как никто иной. Это так обидно! Настю мама пожалела бы и поддержала. Отец Точки нашел бы разумное объяснение. Ярик опять бросилась бы всех защищать. А меня мама просто оставила наедине со своими страхами. Вот я бы ее не бросила одну в темноте. И уж точно не стала бы угрожать, что выкину все ее книжки с идиотскими любовными историями.
Я включила бра и, укутавшись в одеяло, принялась думать о сне. Тут явно есть какая-то символика. Кириллу, что ли, позвонить? Что значит: «Нет никакого Поэта»? Разобраться бы во всем… Только вот как? Мне нужна чья-нибудь помощь.
В школе меня чуть ли не у дверей выловила Керн, наша классная руководительница. Анна Михайловна манерно поправила выбившийся локон и строго произнесла:
— Андреева, надеюсь, ты принесла записку от мамы по поводу всех своих прогулов?
Я сделала самый несчастный вид, который, впрочем, мне даже особо делать не пришлось.
— Анна Михайловна, мама не знает, что меня не было в школе, — жалобно заскулила я. — Вы же знаете мою маму, если она узнает…
— Варвара, что случилось? — теперь Анна Михайловна поправила шляпку.
Она вообще у нас странная немного. Всегда и везде ходит в шляпках. Их у нее такая куча, словно на дому у нее шляпная фабрика с сотней работниц. Керн ко всему вдобавок коренная москвичка, которая очень гордится своим происхождением и всячески это подчеркивает. Иногда она снимает головной убор и небрежно вешает его на стул. Для нас это знак, что Керн злится, а вот когда она начинает читать наизусть чуть ли не всего Пушкина, а потом всех поэтов Серебряного века (обязательно в шляпке) — это хороший знак, значит, урок по географии опять отменяется и начинается литературный кружок.
Я тяжело вздохнула, и одинокая слеза медленно поползла по щеке (между прочим, никаких уловок, все вышло непроизвольно!).
— Вы же знаете, что я дружу с мальчиком из Литературного института, — хлюпнула я.
Анна Михайловна важно кивнула:
— Он любит Блока, я помню.
— С ним что-то случилось. Он не хочет со мной общаться. Мне так плохо, Анна Михайловна.
Она неожиданно обняла меня и прижала к себе.
— Моя девочка, — погладила по голове. — Мужчины, даже те, кто любит Блока, все одинаковые. Тебе только предстоит это узнать.
Я снова хлюпнула и забормотала пришедшие на ум строки:
— Когда о горькой гибели моей
Весть поздняя его коснется слуха,
Не станет он ни строже, ни грустней,
Но, побледневши, улыбнется сухо.
И сразу вспомнит зимний небосклон
И вдоль Невы несущуюся вьюгу,
И сразу вспомнит, как поклялся он
Беречь свою восточную подругу.
— Да, Ахматова могла передать все то, что мы чувствуем! — всплеснула Керн руками. — Варя, что бы ни случилось, ты не должна впадать в уныние. Помнишь?
Мне грустно и легко;
Печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой…
Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.
Помнишь?
— Анна Михайловна, это так красиво, — подняла я на нее глаза.
— Беги на урок, Варя. И не впадай в уныние, — наконец-то отпустила она меня.
Но до класса я не дошла, из раздевалки за мной наблюдали Точка и Настя.
— Ты чего такая? — забеспокоилась Настя. — Он все узнал?
Я покачала головой.
— А чего?
— Варь, а чего это Керн так тебя обнимала? — с недоумением смотрела на меня Женя.
— Спросила, есть ли записка от мамы по поводу моих прогулов. Я сказала, что у меня депрессия. Она пожалела.
— А у тебя депрессия? — приподняла Точка бровь.
— А что, не видно? — влезла Настя. — Варька, ты все из-за вчерашнего переживаешь, да? Не грусти. Он же все равно ничего не знает.
— Мне кажется, вам есть, что сказать. — Женя близоруко прищурилась и глянула на нас, как гестаповец на партизан.
— Все нормально, — попробовала отвязаться от нее я.
— Варя, вид, как у тебя, говорит, что все совсем не нормально. Что произошло? Где вы вчера были и что вы делали?
— Мы были в институте, — вздохнула я.
Женька глянула на Настю, которая прикрыла рот ладошкой: мол, не моя тайна, не мне и говорить.
— И? — давила Волоточина.
— И мы видели ту девушку, — все тише и тише бормотала я.
— Ну и? — начала злиться Женька.
— Ну и выяснили, что это не новая подружка Поэта, а его учитель по английскому.
— Это хорошо. А что ты такая кислая? — фыркнула она.
— Потому что теперь я боюсь, что Поэт узнает, что я ему не доверяю, и бросит меня.
Женька громко рассмеялась, рухнув на лавочку.
— Знаешь, какая у нас Ярослава красивая в нормальной одежде! — похвасталась Настя.
— Варя, ты чудо! — искренне восхитилась Точка. — Сначала ты из кожи вон лезешь, чтобы узнать что-то, а потом переживаешь, как бы Поэт не узнал, что ты все знаешь. Ты не пробовала ему звонить и спрашивать напрямую, без обходных маневров?
— Пробовала, — повесила я голову.
— Судя по результату… — покачала она головой.
— Что делать, Жень? — ухватилась я за нее, как за соломинку.
Она пару секунд подумала, а потом отозвалась:
— На пике своей непопулярности я не могу давать вам никаких советов. Вы их попросту не слышите.
— Ты же знаешь, что это не так, — всплеснула руками Настя.
— К сожалению… — уклончиво отозвалась она. — А где наша сокол сизокрылый?
— Проспала. На второй урок придет.
День тянулся долго-долго. Казалось, что время замерло, а секундная стрелка даже не думала прыгать с засечки на засечку. Я старалась не попадаться на глаза учителям, пряталась за спины подруг и развлекалась тем, что рисовала странные картинки. Между тем Ярослава развлекалась по-своему. Я даже не знаю, как это назвать… Наша Яра… кудахтала весь урок истории, чем жутко доставала Яну. Историчка изо всех сил делала вид, что ничего не происходит, но осторожное весьма натуральное «ко-ко-ко» взрывало класс истеричным гоготом. Я сначала пихала Ярика локтем и шикала на нее, чтобы перестала. Потом отворачивалась, типа я не с ней, но все равно удержаться от смеха не могла. Птица вошла в раж и словно издевалась над Яной Станиславовной. Та, в свою очередь, обвела строгим взглядом из-под очков класс и спокойно произнесла, показывая на Яру ручкой:
